Он досадливо машет рукой и вытягивает из лежащей перед ним пачки сигарету.
Все-таки странно. Почему, признав знакомство с Гвимаром Ивановичем, он не хочет признать, что знаком и с Львом Игнатьевичем? Какая разница? А может быть, это мне только показалось, что он его знает? Ведь этот Лев Игнатьевич… Он ругался с Гвимаром Ивановичем так, что на них обратили внимание и сидевшая недалеко Софья Семеновна, и проходившая через двор Инна Борисовна. Обе дали приметы этого Льва Игнатьевича… приметы… Я их прекрасно помню. Но сейчас, кажется, впервые представляю себе по ним живого человека, такого плотного, невысокого, пожилого, седые стриженые усики, мешки под глазами… И неожиданно меня берет оторопь. Я вдруг понимаю то безотчетное беспокойство, которое овладело мной утром, в кабинете Кузьмича, когда мы заговорили об этом Льве Игнатьевиче. Неужели?.. Неужели я вчера вечером встречался с ним? Да, да, очень похоже, что так. Но тогда…
Чтобы иметь хотя бы еще минуту времени для размышлений, я тоже тянусь за сигаретой, медленно вытягиваю ее из пачки, щелкаю зажигалкой, прикуриваю, затягиваюсь… И у Льва Игнатьевича оказывается мой телефон, имя и отчество. Уж не Виктор ли Арсентьевич всем этим его снабдил? Нет, не может быть. Мы уже об этом думали. Достал, конечно, другим путем. Вот и Свиристенко он откопал. Нет, тут непонятно другое. Зачем совсем неглупому Льву Игнатьевичу понадобилось совершить такой наглый и такой рискованный шаг? Зачем? Ведь квартирная кража, в которой он замешан, и даже убийство Семанского не имеют никакого отношения к тому, о чем он меня предупреждал. Это именно «мой огород», и именно этим он и предлагал ограничить мою работу. Что ж, он нарочно пускал меня по своему следу, чтобы сбить с другого? Непонятно. И выходит, его кто-то действительно подослал ко мне. Но кто? Зачем?
Я с усилием прогоняю от себя все эти вопросы. Потом, потом. Сейчас надо каким-то путем убедиться, знает мой собеседник Льва Игнатьевича или нет, и что именно он о нем в этом случае знает.
— Совершенно верно, — соглашаюсь я. — Чепуха это все. И вы вовсе не обязаны его знать, и я тоже. Хотя я его, представьте, знаю. Дело в том, что незадолго до кражи у вас он встретился во дворе с Гвимаром Ивановичем и они поссорились.
— Так вот вы о каком земляке упоминали, — усмехается Виктор Арсентьевич.
— Именно. Их-то и видели во дворе. И запомнили.
— И вам рассказали?
— Конечно. Вот я и подумал: если Гвимар Иванович бывал у вас, мог быть и…
— Не был, — решительно обрывает меня Виктор Арсентьевич. — Представьте себе, никогда он у меня в гостях не был.
— Ну что ж, не был так не был, — соглашаюсь я. — Но вот к краже у вас этот человек какое-то отношение, видимо, имеет. И возможно, к убийству тоже.
— Тут я вам плохой помощник, — машет рукой Виктор Арсентьевич и указывает на вазу. — Да возьмите же что-нибудь.
— Спасибо.
Я машинально беру апельсин и начинаю его чистить.
Виктор Арсентьевич после некоторого колебания все же интересуется:
— А почему вы решили, что он имеет отношение к убийству?
— Кто?
— Да этот… Лев Игнатьевич.
— Потому что он серьезно поссорился с Гвимаром Ивановичем и знал одного из убийц.
— Что вы говорите?! Значит, и вы этих убийц знаете?
— Знаем.
— И не задержали?
Я усмехаюсь.
— Пресс-конференцию по этому делу проводить еще рано.
— Да, да. Извините. Я не должен вам задавать такие вопросы, понимаю.
— А я не должен был вам на них отвечать.
— И все-таки ответили, — улыбаясь и как бы с упреком говорит Виктор Арсентьевич.
— Да. По слабости характера, — я тоже улыбаюсь. — А вот вы наоборот — должны были ответить, но не ответили.
— Так я же вам уже…
— Да, да, — киваю я. — Вы его не знаете. Я понимаю.
Однако понимаю я совсем другое. Поведение Виктора Арсентьевича мне не нравится. Что-то он все-таки от меня скрывает, что-то не договаривает. Почему? Возможно, он боится, что все эти знакомства конечно же запачкают его. А тут еще и убийство. Что ж, это вполне возможно. И все же он должен мне довериться, и все рассказать. Вот как только этого добиться? Но, в конце концов, он же сам заинтересован, чтобы все распуталось.
— Я хочу, Виктор Арсентьевич, обрисовать вам ситуацию, в которой вы оказались, — говорю я. — До конца вы ее, по-моему, не оценили. Это и понятно. Мне все же как-никак виднее. И я вам помогу.
— Что ж. Слушаю вас.
— Так вот. Ситуация, конечно, малоприятная. Вокруг вас, а точнее, вокруг вашей квартиры, крутилась целая шайка. Наблюдали, изучали, составляли план. Но предварительно им надо было убедиться, что игра стоит свеч, то есть что в квартире, грубо говоря, есть что брать. Кто-то дал такую информацию, и игра началась. По всему видно, что готовились умело и тщательно. Интерес к вам, а точнее, к вашей квартире…
— Почему вы все время в этом пункте сбиваетесь? — подозрительно, даже нервно спрашивает вдруг Виктор Арсентьевич. — Лично я для них интереса, надеюсь, не представляю?
— Я тоже так надеюсь.
— Но не уверены? — продолжает цепляться Виктор Арсентьевич.
— Пока дело не раскрыто, ни в чем нельзя быть уверенным, — спокойно отвечаю я. — Так вот, повторяю, интерес к вам, а скорее, конечно, к вашей квартире, был так велик, что в какой-то момент пошли даже на убийство. То ли что-то не поделили, то ли решили убрать конкурента.
— Это уже коммерческий термин, он тут не применим, — прерывает меня Виктор Арсентьевич.
— Коммерческий? — машинально переспрашиваю я и добавляю: — А ведь Гвимар Иванович имел отношение к коммерции.
— То есть? — настораживается мой собеседник. — В каком смысле?
— В прямом. Он в прошлом был директором магазина.
— Ого! Так вы уже изучили его биографию, оказывается?
— Пришлось. Но я пока вот на что хочу обратить ваше внимание. Для вас из возникшей неприятной ситуации желательны, мне кажется, два, ну, результата, что ли. Первый — это возвращение украденных вещей. Не так ли?
— Да, конечно, — соглашается Виктор Арсентьевич. — А какой второй?
— Второй результат скорее, так сказать, моральный, а не материальный. Что ни говорите, а вы сейчас, наверное, жалеете, что дружили с Гвимаром Ивановичем. Некую тень это все же на вас бросает, не так ли?
— Жалеть я, конечно, жалею, — твердо говорит Виктор Арсентьевич. — Но никакой тени это на меня, извините, не бросает. Разве мог я предположить, что он… жулик!
— При некотором желании могли бы.
— Не понимаю.
— Да очень просто. Вот вы сказали, что он вам никогда не рассказывал о своей работе, словно и вовсе не работал. Так?
