— Меня, во-первых, интересует Семанский Гвимар Иванович, — говорю я. — Убит в Москве десять дней назад. Мы делали вам запрос. Что о нем известно?
— О! — поднимает тонкую бровь Окаемов. — Даже так? Убит?
— Вашими, кстати, уголовниками, — добавляю я и поворачиваюсь к Давуду.
— Убийц, как знаешь, двое. Совко Николай, по кличке Чума, и Леха, то есть Красиков Леонид. Так вот, Совко нами арестован. Красиков погиб.
— Ай, ай, — качает головой Давуд. — Как же он погиб?
Я коротко рассказываю историю гибели Лехи.
— …А сейчас меня интересует Семанский, — заканчиваю я, обращаясь к Окаемову.
Он снисходительно улыбается.
— Это объект посложнее вашего Лехи. Вообще наш контингент, между прочим, голыми руками не возьмешь. Мозгой шевелить надо. Ибо…
Он необычайно доволен собой и, кажется, собирается прочесть нам маленькую, но нравоучительную лекцию. Я, однако, предупреждаю это намерение.
— Пошевелите, пожалуйста, мозгой в отношении Семанского, — говорю я, еле сдерживая саркастические нотки в своем голосе.
— К примеру, этот вот Семанский, — подхватывает Окаемов, никак не реагируя на мой тон, скорее всего вообще его не замечая. — Мы этого голубчика, чтоб вы знали, в свое время чуть на крючок не подцепили. В последний момент, однако, ушел. Сорвался, можно сказать. Но от меня не очень уйдешь, чтоб вы знали. Его временно спасло то, что он на дно лег. А на его месте, в том магазине, появился новый человек. Шпринц по фамилии, Георгий Иванович, приглядываюсь пока, — торжественно и многозначительно объявляет Окаемов. — Вот-вот тоже на крючок возьму.
— Чем же Семанский там занимался, в магазине у себя? — спрашиваю я.
— Да, в общем-то, не крупно, — пренебрежительно говорит Окаемов. — Плевый у них, надо сказать, товар-то идет. Ну, к примеру, халаты, комбинезоны, одеяла байковые для общежитии, сапоги резиновые. Дефицита никакого. И все по безналичному на предприятия.
— Как же они там комбинируют?
— Элементарно. Безтоварные операции. Допустим, у Шпринца с фабрикой безалкогольных напитков. Там начотдела снабжения некий Влахов. Ну, сговорились. Влахов, допустим, передает в магазин доверенность на приобретение для фабрики товара, к примеру белья и одеял. Сам, конечно, эту доверенность изготовляет, подписи, какие надо, подделывает. А потом расписывается в накладных о якобы получении этого товара. И магазин вполне официально выставляет в госбанк платежное требование, а фабрика перечисляет ему по безналичному расчету деньги. Идет оплата похищенного товара. Вполне, чтоб вы знали, элементарно.
— Ну и наглость! — говорю я. — И Семанский этим занимался?
— А как же. Все этим занимаются, — хитренько улыбается Окаемов.
Я невольно вдруг вспоминаю Виктора Арсентьевича Купрейчика. Он ведь тоже начальник отдела снабжения. Неужели и он занимается подобными комбинациями? Ерунда какая-то.
— А вы не знаете, — спрашиваю я, — чем занимался Семанский после того, как ушел из магазина?
— Больше на глаза не попадался, — пожимает плечами Окаемов и закуривает, щелкая какой-то мудреной зажигалкой, потом снисходительно поясняет: — Нагрузился и ушел на дно. Нервы лечить. Элементарно.
— Как же он нагрузиться сумел, если, по вашим словам, мелочами занимался?
— Уметь надо, — туманно замечает Окаемов.
Больше ему сказать нечего. Ни о каких других делах Семанского он, видимо, сведений не имеет. А дела-то были, иначе чего бы это ему в Москву шастать.
— Выходит, у вас с горизонта исчез, а у нас вынырнул, — усмехаюсь я. — Дал, представьте, подвод под квартиру одного покойного академика. И ее обчистили. Довольно квалифицированно. Картины, антиквариат.
— А за что же его, к примеру, ухлопали? — все тем же снисходительным тоном интересуется Окаемов. — Располагаете сведениями?
Он присаживается на уголок стола, за которым сидит Давуд, и, изящно отставив в сторону мизинец, покуривает свою длинную сигарету.
— Скорей всего, чего-то не поделили, — отвечаю я.
Окаемов усмехается.
— С грубиянами работать начал. Элементарно.
— Бывали у вас в практике такие случаи? — интересуюсь я.
— Пожалуй, что нет.
— А вот у меня бывали, — вздыхаю я. — С вашим, кстати, контингентом.
И вспоминаю одну свою малоприятную командировку в Одессу. Потом спрашиваю:
— А семья у Семанского была?
— С сестрой жил. Большой дом у них здесь. Летом отдыхающих пускают. Никаким заработком не брезговал.
— Да, — киваю я. — Знакомые из Москвы жили. Сестра одного художника.
— Во-во. Он их мазней интересовался, — подтверждает Окаемов.
— Ну хорошо, — говорю я. — Теперь перейдем к Ермаковым. Кто из трех у вас на особой заметке?
— Да у всех у них рыльце в пушку, только копни. Это же элементарно, чтоб вы знали, — насмешливо отвечает Окаемов, болтая ногой.
— Но нам требуется только один.
Я рассказываю, при каких обстоятельствах мы вышли на эту фамилию. Давуду все это знакомо, но он и второй раз слушает внимательно, хмуря густые брови, и его бронзовое, костистое лицо становится сосредоточенным и суровым. Окаемов же всем своим видом демонстрирует насмешливую снисходительность. Он как бы говорит: «Ну, что ваши пустяшные дела стоят по сравнению с моими, наиважнейшими делами…» Паршивая и неумная это манера.
Когда я кончаю рассказывать, Окаемов, усмехаясь, замечает:
— Чтоб вы знали, у серьезного дельца ваша клиентура может состоять только на побегушках, на подхвате. Это, знаете, элементарно. Мы такие мелкие связи иной раз даже не фиксируем.
— Вы имеете в виду и этих Ермаковых, всех троих? — уточняю я, стараясь игнорировать его неприятный тон.
— В том числе и их.
— Выходит, кого из них имел в виду Чума, установить сейчас невозможно?
— Вот именно, — подтверждает Окаемов.
— А характеристику этой троицы вы дать можете?
— Кое-что могу сообщить, пожалуйста.
Окаемов, щелкнув замочком, раскрывает свою красивую папку, пристроив ее на одном колене, и достает скрепленные между собой листки. Затем он кладет папку рядом с собой на стол, по-прежнему сидя боком на уголке, проглядывает бумаги и говорит:
— Так вот. Ермаков первый. Зовут Гелий Станиславович. Директор магазина готового платья. У магазина три филиала — на рынке, у вокзала и на набережной. На рынке — второй Ермаков торгует, Василий Прокофьевич. Они будут, следовательно, двоюродные братья. Это элементарно. Так?
— Возможно.
— Что возможно? — не поняв, переспрашивает Окаемов.
— Что это элементарно, — поясняю я.
