— Первая.
— А ведь ты, говорят, хороший мастер, верно? — задал новый вопрос Виталий, решив наконец приблизиться к главной цели их разговора. — Вон Гарику как машину сделал, картинка. А уж за своей, представляю, как смотришь. Так, что ли?
— Ясное дело, — угрюмо подтвердил Валерка и вздохнул.
— И деньгу на этом деле небось зашибаешь хорошую. Ну вот, к примеру, скажи, сколько ты с Гарика взял? Работу я видел, отличная.
Валерка метнул на него удивленный и недоверчивый взгляд из-под своей чёлки и тут же отвёл глаза, потом неохотно сказал:
— Ничего не взял.
— Ну да! Ты честно скажи, не бойся, ведь к делу это не относится и протокол мы не пишем, ты же видишь. Ну интересно просто. Ты скажи. На будущее может пригодиться.
Тон у Виталия при этом был совершенно искренним и даже доброжелательным, а вопрос и в самом деле не содержал никакого подвоха, поэтому Валерка снисходительно пробурчал:
— Кореш он, чего мне с него брать? Я ему, он другой раз мне.
— Достанет чего?
— Ну да. У него «Берёзка» водится.
— А-а. У тебя мировая куртка есть, та, зелёная, с карманами. Оттуда небось, из «Берёзки»?
— Её и там так просто не купишь, — усмехнулся Валерка. — Вот я ему сказал: «Достанешь такую, как у тебя, всё сделаю». Ну, он и постарался.
— А размер у вас разве один? — нарочно задал глуповатый вопрос Виталий в расчёте на невольный ответ.
И Валерка, даже не усмехнувшись, тут же ответил:
— Один. Гарик только поплотнее чуть будет. Но я его куртку примерил, как раз.
В этот момент Виталий ощутил такое облегчение и такую радость, что готов был обнять Валерку, и, широко улыбаясь, он сказал:
— Ох, Валерка, ты даже сам не знаешь, какую гору с моих плеч снял.
— Чего? — недоверчиво насторожился Валерка.
— А то. Ты же, чучело, не виноват ни в чём, — весело сообщил Виталий, но тут же поправился: — То есть виноват, конечно. На вокзале ты чуть нож в ход не пустил. Но это, брат, пустяки по сравнению… А на вокзал, к этой буфетчице, тебя Гарик послал, верно?
— Ну, верно, — ответил совсем сбитый с толку Валерка.
— Что и требовалось доказать, — ещё веселее объявил Виталий. — Чучело, ты и есть чучело. Дурья твоя голова!
И Валерка, окончательно сбитый с толку и понимая лишь, что его миновала какая-то немалая беда, тоже расплылся в улыбке.
* * *
…Последнее, что успели сделать в то беспокойное воскресенье Лосев и Откаленко, это уже вечером побывать по одному адресу в центре города. Предварительно они установили его с помощью особой службы, сообщив номер телефона, добытый Игорем у метрдотеля «Сибирячки». Фамилия владельца телефона оказалась Хлопотихина Нина Григорьевна. «Мать», — подумал Виталий.
Однако квартира оказалась пустой. Осторожные расспросы соседей позволили уточнить обстановку. Хозяйкой однокомнатной кооперативной квартиры была студентка второго курса историко-архивного института, недавно отправленная со своим курсом «в какой-то жуткий колхоз копать картошку», желчно сообщила одна из соседок. Никакие посторонние люди у Ниночки в квартире после её отъезда не появлялись. Что касается её родителей, то они второй год уже работают за границей, «где-то в жуткой Африке», как сообщила всё та же наиболее информированная из соседок, не преминув добавить, что отец Ниночки занимает высокое положение в посольстве, там и Ниночка обеспечена «вот так» (соседка при этом провела ладонью над головой) и «кое-что даже уступает».
Таким образом, след неведомого Гарика снова исчез.
Обо всем этом, включая и свой визит в ресторан «Сибирячка», Откаленко и доложил утром в понедельник на оперативном совещании у Цветкова.
— М-да, — задумчиво произнёс Фёдор Кузьмич, по привычке раскладывая карандаши на столе. — Не хватает ещё выпустить этого Гарика из Москвы, пока с ним не разобрались. Давайте думать, милые мои. Что скажешь, Лосев?
Виталий озабоченно покачал головой:
— Пока подходов к этому Гарику нет. Валерка его адреса не знает и телефона тоже. Гарик этот сам у него появляется, когда ему надо. Это и Сопкин подтверждает. Нина — та других его адресов, конечно, не знает.
— Ты с Мариной поговори, — сказал Шухмин.
— Поговорю, конечно. Но надежда слабая. Подозрительно ведёт себя этот Гарик. Как вы считаете, Фёдор Кузьмич?
— Так и считаю. Может, он и не Гарик вовсе.
— Единственный, кто видел его документы, это инспектор ГАИ товарищ Полукарцев Илья Феодосьевич, — угрожающе заметил Откаленко. — Спасибо ему, — и он посмотрел на Цветкова.
— Помню я, помню, — кивнул тот. — Вот посмотрим ещё, что этот Гарик скажет.
— Его ещё для этого поймать надо, — пробасил Шухмин, как всегда, расположившийся на диване. — А в ресторане он может и не появиться.
— Но с красоточкой своей обязательно простится, — заметил Лосев.
— У него ещё одна красоточка имеется, — мрачно пробубнил Откаленко.
— Но она на картошке, — возразил Лосев и обратился к Цветкову: — Нет, Фёдор Кузьмич, глаз сейчас с Марины спускать нельзя.
— Два дня мы за ней смотрим, — сообщил молчаливый Денисов. — Зубрит свои «хвосты» и из дома не выходит.
— Погоди, погоди, — утешил его Лосев. — Отец с матерью ей небось каждый день такие истерики закатывают, что от них куда хочешь сбежишь и с кем хочешь. Это ещё те воспитатели.
— Словом, надо быть ко всему готовым, милые мои, — заключил Цветков и посмотрел на Шухмина. — Ты с Ялтой говорил?
— Так точно. Час назад.
— С кем говорил?
— С начальником УРа. Там майор Савчук Олег Филиппович.
— Понимающий человек, — уважительно кивнул Цветков. — Кому он поручил?
— Рощину Никите, старшему оперу.
— Тоже знаем, — вставил Откаленко.
— Ну да, — согласился Цветков и снова спросил: — Когда будут звонить?
— Полагаю, в конце дня, — ответил Шухмин. — Самое позднее завтра утром.
* * *
Ялта плавилась в дрожащем, знойном мареве. Иссиня-чёрное море лениво колыхалось, обласканное горячими солнечными лучами, за каменным парапетом набережной. Который уже день на блёклом, выгоревшем небе не видно было ни облачка.
Белоснежное здание гостиницы «Интурист» стояло в приморском парке, среди густых куп деревьев, живописных лужаек, бесчисленных аллей и дорожек, огромных пёстрых клумб и куртин, уютных маленьких кафе и спортплощадок. По дорожкам и аллеям прогуливались отдыхающие, нарядные, весёлые, необычайно довольные, видимо, своей вольготной курортной жизнью. Впрочем, если приглядеться, то всё равно большинство куда-то спешило, этот ритм у них уже был как бы в генах и придавал толпе особую живописность.
