— Тебе едва исполнилось тридцать, но ты уже была
обладательницей высшей награды Американской киноакадемии, и тебя знал весь мир.
Мне перевалило за сорок, и тот факт, что ты добилась большего, чем я, казался
мне унизительным. Я, мужчина, был ничем и никем по сравнению с тобой, к тому же
твой годовой заработок во много раз превышал мои доходы. Мне до смерти надоело
иметь дело с прессой, опровергать слухи, читать откровенно гнусные выдумки,
которые то и дело появлялись в печати, и замечать, как все взгляды обращаются
на тебя, стоит только тебе появиться в любой компании. Все внимание всегда
доставалось тебе, меня же как будто никто не замечал. Скажу честно — для
мужского самолюбия это тяжкое испытание. Не то чтобы мне самому хотелось стать
знаменитостью, нет. Я мечтал о тихой и спокойной семейной жизни с же ной, двумя
детьми и летним домом в Мэне или Коннектикуте, но вместо этого мне приходилось
носиться по всему миру только для того, чтобы провести не сколько жалких часов
с тобой и с детьми, которых ты часто брала в поездки. Иногда, очень редко,
Энтони и Хлоя оставались со мной, но без них ты чувствовала себя несчастной, и
мне приходилось уступать их тебе. В то время мне уже хотелось, чтобы ты бросила
кино, но мне недоставало мужества сказать тебе об этом прямо. Мы стали
ссориться. Мы виделись очень редко, но стоило нам сойтись вместе, и мы начинали
раздражаться по пустякам и всячески изводить друг друга. Потом… потом ты
получила второго «Оскара», и — я думаю это стало последней каплей. Я потерял
всякую надежду на «нормальную» жизнь с тобой — помешанной на собственной
карьере актриской, как мне тогда казалось. Я был уверен, что в обозримом будущем
ты ни за что не откажешься от работы, даже если я тебя попрошу. А ты, как
нарочно, подписала новый контракт на главную роль в исторической драме, которая
должна была сниматься в Париже. На этот раз тебе предстояло отсутствовать
восемь месяцев, и, когда ты объявила мне, что собираешься взять с собой детей,
я не выдержал. Меня ни во что не ставят, мною пренебрегают, моим мнением никто
не интересуется — да как было стерпеть такое! Я был вне себя от ярости и
унижения, но тебе я ничего не сказал, и это была моя ошибка. Ты была слишком
занята и понятия не имела, что творилось в моей душе; у тебя не было ни
минутки, чтобы хотя бы задуматься об этом, а я только молчал и копил обиды.
Теперь-то я понимаю — ты делала все, что могла: работала, пыталась быть хорошей
матерью и прилетала ко мне каждый раз, когда у тебя выдавался свободный от
съемок день. Увы, на все, что ты хотела бы сделать, тебе элементарно не хватало
времени, потому что в сутках были все те же двадцать четыре часа, а в году —
все те же триста шестьдесят пять дней. Сейчас я думаю: если бы я тебя попросил,
ты бы бросила кино или стала сниматься меньше, но я этого не сделал. Я вообще
не сделал ничего, чтобы сохранить наш брак. — Джейсон низко опустил голову
и надолго замолчал, тяжело задумавшись. По всей его неподвижно застывшей фигуре
было видно, как давит па него груз совершенной много лет назад ошибки. Увы, и
ему самому понадобились годы, чтобы понять, что он сделал не так, и обрести
мудрость, от которой теперь было мало прока. Кэрол тоже молчала — ей не
хотелось прерывать Джейсона, и некоторое время спустя он поднял голову.
Поглядев на нее увлажнившимися глазами, он продолжил:
— Чтобы отомстить тебе, я начал пить и посещать разного
рода вечеринки, которые, должен признаться, мало чем отличались от оргий.
Таблоиды не раз писали о моих похождениях, но ты не жаловалась. Несколько раз
ты спросила, что со мной, но я ответил: мол, ничего, я так развлекаюсь. И это
было сущей правдой. В наши с тобой последние дни ты честно старалась чаще
бывать дома, но вскоре начались съемки в Париже, ты улетела, и я совсем
перестал с тобой видеться. С тобой и с детьми, потому что их ты забрала с
собой. Летать к тебе у меня не было ни времени, ни возможностей, поэтому я стал
вести себя как старый холостяк. Или как старый дурак. — Джейсон покраснел,
а Кэрол ободряюще улыбнулась.
— Насколько я могу судить, мы оба вели себя не самым
разумным образом, — великодушно сказала она. Должно быть, это очень
нелегко — быть женатым ни женщине, которая много работает и почти постоянно
отсутствует.
Джейсон, смущенный собственными признаниям и, благодарно
кивнул:
— Не скрою, мне приходилось тяжко, но чем больше я
думаю о тех временах, тем лучше понимаю, что надо мне было решиться и попросить
тебя оставить кино или хотя бы реже сниматься. Впрочем, тогда я не верил, что
из этого выйдет что-нибудь путное, кроме очередного скандала. Получив два
«Оскара», ты автоматически оказалась в числе небожителей кинематографического
Олимпа, и я чувствовал себя не вправе портить твою карьеру. Вместо этого я испортил
наш брак, о чем буду сожалеть, наверное, до конца моих дней. Я ни когда не
говорил тебе об этом, но так я считал и продолжаю считать…
Кэрол кивнула. Она была очень благодарна Джейсону за
искренность, за то, что он без утайки рассказал ей вес не только об их
совместной жизни, но и о себе самом, о своих мыслях и переживаниях. Сама она
ничего об этом не помнила, а может, и не знала. Сейчас Джейсон казался ей
добрым и мягким человеком, которому она когда-то причинила зло. Впрочем,
особенного раскаяния Кэрол не испытывала, так как услышанное воспринималось ею
только как увлекательный, полный драматизма рассказ о чьей-то чужой, а отнюдь
не о ее собственной жизни. Как и всегда в последнее время, Кэрол жадно
впитывала новую информацию, но в ее собственной голове не шевельнулось ни
мысли, ни воспоминания. Слушая Джейсона, она несколько раз спрашивала себя,
почему ей в свое время не хватило ни наблюдательности, ни ума, чтобы сойти со
сцены и спасти свой брак. Впрочем, она, кажется, понимала почему. Судя по рассказу
Джейсона, происходившее с ней больше напоминало ураган, снежную лавину,
остановить которую было невозможно. Успех захватил, опьянил ее, и она
продолжала нестись вперед, словно подхваченная могучей волной, хотя признаки
надвигающейся катастрофы были более чем очевидны. О том, чтобы поставить на
своей карьере крест, Кэрол даже не помышляла. Кино само по себе было целым
миром со своими собственными законами, и в какой-то момент она стала строить
свою жизнь именно по ним. Теперь-то ей было ясно, как и отчего развалилась ее
семья, но тогда Кэрол этого не видела, да, наверное, и не смогла бы увидеть.
Джейсон и сам слишком поздно понял, что происходит, так что уж говорить о ней?
Восторг, который она испытывала от самого процесса творчества, лишил ее
возможности анализировать события своей собственной, реальной жизни, которая
существовала за пределами съемочной площадки. Что же касалось Джейсона, то ему
мешало сделать первый шаг уязвленное самолюбие. Он считал себя правым, поэтому,
вместо того чтобы поговорить с женой откровенно, молча копил обиды, не
подозревая, что они разъедают его изнутри, как ржавчина разъедает металл.
Неудивительно, что в конце концов Джейсон не выдержал, и это закончилось
скверно для обоих. Банальная история, подумала Кэрол, мысленно подводя итог
рассказу Джейсона. Банальная и старая как мир, но это не делало ее менее
трагичной. Жаль, что в свое время им обоим не хватило мудрости и самого
обыкновенного терпения. Правда, тогда они оба были моложе, но, с точки зрения
Кэрол, их это вряд ли извиняло.
