— «Прозрение». Кошмарный был фильм… — Кэрол
произнесла название фильма и вдруг замерла, пораженная тем, что сумела
вспомнить и саму ленту, и название. — Чудеса! И откуда что
берется?.. — изумленно проговорила она.
— Все, что ты когда-то знала, находится где-то
здесь. — Мэтью постучал пальцем по виску. — Ты обязательно все
вспомнишь, нужно только как следует поискать.
— Иногда я боюсь того, что я могу там найти, —
ответила Кэрол. — Мне порой кажется, что жить без воспоминаний гораздо
проще. Я не помню своих потерь, не помню страданий, не помню людей, которые
были мне неприятны. Впрочем, и хорошее я тоже забыла, а одно не стоит другого.
Нет, не стоит, — с нажимом добавила она, но тут же покачала головой: — Мне
бы хотелось помнить больше. Например, о детях, и особенно — о Хлое. В свое
время я слишком много сил отдавала карьере, а ею пренебрегала. Пусть невольно,
но я ранила ее своим невниманием. И вообще, когда Энтони и Хлоя были детьми, я
много занималась собой, своими делами… А теперь мне приходится расплачиваться
за свой эгоизм. Энтони, правда, меня простил; во всяком случае, он говорит, что
ему не в чем меня упрекнуть, но Хлоя по-прежнему на меня сердится. Теперь я
жалею, что в свое время не поняла главное — детям нужна мать, а не кинозвезда!
— Но ведь ты проводила с ними все свое свободное
время! — воскликнул Мэтью. — И это случалось довольно часто. Даже
слишком часто, как мне тогда казалось. Ты постоянно брала их с собой, даже если
мы ехали куда-то вдвоем. Энтони-то был постарше, к тому же ему нужно было
учиться, но с Хлоей ты не расставалась буквально ни на минуту. Ты возила ее на
съемки и даже не хотела отдавать в школу. Еще тогда ты испытывала самый
настоящий комплекс вины, а Хлоя, надо сказать, успешно этим пользовалась. Уж не
знаю почему, но она была весьма эгоистична. Угодить ей было невозможно: сколько
бы ты ей ни давала, ей все было мало, все было не то.
— Это правда? — Кэрол было любопытно взглянуть на
проблему его глазами, поскольку собственному мнению она пока не слишком
доверяла. Мэтью, впрочем, тоже мог судить о ситуации не совсем объективно
просто потому, что был мужчиной. Кроме того, он был воспитан во французских
традициях и на многие вещи смотрел иначе, чем она.
— Мне так казалось, — ответил он. — Я,
Например, никогда не проводил со своими детьми столько времени. И Арлетт тоже,
а ведь она была занята куда меньше, чем ты. Ты всюду таскала Хлою за собой,
заботилась о ней, беспокоилась. И об Энтони тоже, хотя он в этом уже не
нуждался. Могу тебе сказать откровенно: общаться с ним мне было гораздо проще,
во-первых, потому что он был старше, а во-вторых, потому что он был мальчиком.
Мы подружились с ним почти сразу и только под конец… В общем, он меня
возненавидел, потому что все видел и многое понимал. И ты тоже меня
возненавидела, — с горечью добавил Мэтью, отводя взгляд.
— Я тебя возненавидела? — удивленно переспросила
Кэрол. Насколько ей помнилось, тогда она испытывала боль, разочарование, а
вовсе не ненависть. Правда, она знала, что разочарование часто рождает обиду и
гнев, и все же «ненависть» — это, пожалуй, было слишком сильно сказано. Сейчас,
во всяком случае, Кэрол ничего такого и представить себе не могла. Да и Энтони
вряд ли ненавидел Мэтью. В нем говорили обида за мать и разочарование ребенка,
которого обманули и предали, но не ненависть. А хуже всего, только сейчас
поняла она, пришлось, наверное, самому Мэтью, потому что в конечном итоге
обманутым оказался он сам.
— Ну, не знаю… — ответил Мэтью, немного
подумав. — Как бы там ни было, тебе, пожалуй, следовало меня
возненавидеть. Я хочу сказать — я это заслужил… Ты на меня надеялась, а я тебя
подвел. Я давал тебе обещания, которые не сумел выполнить. Больше того, я не
имел права ничего тебе обещать, потому что все это были только мечты… Я
искренне хотел их осуществить, но так и не смог. Моя мечта обернулась кошмаром,
и в первую очередь для тебя. Да и для меня тоже.
И снова Мэтью старался говорить с ней предельно откровенно и
честно. Все это ему хотелось сказать Кэрол уже давно, и сейчас он испытывал
огромное облегчение, хотя каждое слово давалось ему нелегко.
— Когда вы уезжали, Энтони даже не захотел со мной
попрощаться, и я не могу его за это винить. Парню было очень нелегко: сначала
вас предал его родной отец, потом я. И для тебя, и для твоих детей это был
жестокий удар, но и мне тоже пришлось нелегко. Впервые в жизни я понял, что я
не такой уж хороший человек, каким всегда себя считал. Я оказался заложником
обстоятельств и не сумел ничего сделать. Или не захотел…
Кэрол не могла знать, насколько верно его слова отражают то,
что произошло в реальности, но ей казалось, что в целом он нарисовал довольно
точную картину. Слушая Мэтью, она даже почувствовала к нему что-то вроде
сострадания.
— Нам обоим было очень тяжело, — сказала она.
— И нам, и Арлетт, — подтвердил Мэтью. — Пока
не появилась ты, я не думал о том, любит ли она меня. Быть может, и сама она
поняла это, только когда у нее появилась соперница. Я не знаю, была ли это
любовь в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово, но… Арлетт считала,
что у меня есть перед нею обязательства, и была не так уж не права. Я-то всегда
казался себе человеком порядочным, но в той ситуации мое поведение трудно было
назвать достойным. Я обманул и тебя, и ее — да и себя самого, если на то пошло.
Я любил тебя, но остался с Арлетт. Кроме того, мне до сих пор кажется, что
многое могло сложиться иначе, если бы меня в очередной раз не включили в состав
кабинета. Но остаться на посту министра и все время опасаться, как бы правда о
наших отношениях не выплыла наружу, — это было просто немыслимо! Я мог не
бояться скандала, окажись на твоем месте другая, не столь известная женщина. Во
Франции на подобные вещи смотрят сквозь пальцы: многие члены правительства и
высокопоставленные политики имели любовниц, и в большинстве случаев это сходило
им с рук, но тебя хорошо знали не только в Америке. Если бы о нашей связи стало
известно, и на твоей, и на моей карьере можно было бы ставить крест, и Арлетт
умело на этом сыграла.
— О да, она отлично воспользовалась ситуацией! —
проговорила Кэрол неожиданно жестким тоном. — Твоя жена грозилась
позвонить на студию и все рассказать о наших отношениях или сообщить о нас в
прессе. А тебе она сказала, что покончит с собой.
Воспоминание нахлынуло так внезапно, что Кэрол даже не
успела подумать о том, что Мэтью, возможно, неприятно об этом слышать. Он
действительно был смущен и долго молчал.
— Во Франции это не редкость, — проговорил он
наконец. — Наши женщины более импульсивны, чем американки. Они могут
угрожать самоубийством, если речь идет о сердечных делах…
— Словом, твоя жена обставила нас обоих, — подвела
итог Кэрол, и Мэтью невесело рассмеялся.
— Можно сказать и так. Впрочем, меня удерживал возле
Арлетт не только страх за себя или за нее. Был еще один больной вопрос — наши
дети. Если бы я ушел из семьи, они прекратили бы все отношения со мной. Мне
сказал это мой старший сын, которого она сделала, так сказать, полномочным
представителем семьи. Это был умный ход Арлетт, но я ее не виню. Я сам допустил
ошибку, когда поверил, что Арлетт все же согласится на развод. Мы уже давно не
любили друг друга, и я полагал, что у нее нет никаких особых причин и дальше
цепляться за наш брак. К несчастью, моя наивность дорого обошлась и мне, и
тебе. Я позволил себя обмануть и в свою очередь обманул тебя… — На этот
раз Мэтью нашел в себе силы посмотреть Кэрол в глаза.
