На это Петр неуклюже оправдывается: «Я не узнал Вашего Величества, вы были в татарском костюме».
Князь со своими усами, да еще надев бешмет, и впрямь походил на татарина. Выслушав Петра, князь неохотно поднялся, не стал говорить, что адъютант возвещал громогласно о князе-кесаре. Они прошли через покои, государь велел поднести князю ковш вина, себе анисовой водки и прилюдно попросил прощения у князя за свою неучтивость. Князь сказал с достоинством:
— Я тебя прощаю.
Сцена эта разыграна обоими безупречно, и все присутствующие, вся обслуга, чиновный штат Ромодановского воспринимает смирение истинного царя и суровость князя без удивления. Никто не выходит из своей роли, и никто не забывает истинного соотношения власти.
В другой раз князь-кесарь обиделся на то, что Петр не поздравил его со светлым праздником отдельно от остальных, и учинил царю выговор. Петр послушно его принимает: «В последнем письме изволишь писать про вину мою, что я ваши государские лица вместе написал с иными, и в том прошу прощения, потому что корабельщики, наша братия, в чине не искусны».
Выбран князь-кесарем Ромодановский был не случайно. Представитель старинного рода, знатностью он не уступал Петру, по должности, между прочим наследственной, правителя Преображенского приказа, он был одним из самых осведомленных людей в государстве. Через его тюрьмы, пыточные камеры проходили дознания, розыски, доносы. Человек он пьющий, непьющие в этой игре не участвуют, да и вообще вокруг Петра все должны пить. Князь-кесарь отличается от остальных прямотой и честностью. Бескорыстие позволяет ему держаться независимо, даже возражать царю, резко отвечая на упреки еще более меткими упреками.
Когда Петр из Голландии письмом бранил его за излишнюю жестокость в расправе над бунтовщиками, к тому же совершенной в пьяном виде, Ромодановский ответил: «Это относится к тем, у кого есть досуг и кто его употребляет для посещения Ивашки, мы же поступаем лучше, чем упиваться вином, мы ежедневно купаемся в крови».
Пвашкой обозначали члены собора пьянку.
Двор этого дублера царя достаточно роскошен. На охоте его свита составляет полтысячи человек, перед ним заискивают, его боятся, и недаром — он не знает жалости. Свою мнимую должность кесаря он несет с достоинством, отвергая насмешки, похоже, он знает, в чем смысл игры, затеянной подлинным царем.
Несомненно, он искренне предан Петру, может быть даже любит его, чтит и разделяет многие его стремления. Петр знал, кого наделить званием кесаря.
Известна легенда, и Нартов и другие повторяют ее, о том, как князь Ромодановский выручил Петра в трудную минуту. После поражения под Нарвой Петр не знал, как продолжать войну, — казна пуста, денег взять неоткуда. Петр закрылся от всех. Проходят сутки, другие, тогда, нарушив запреты, к нему пробился князь, уговорил царя открыться — в чем его печаль. Узнав про крайнюю нужду в деньгах, повез его в Кремль, привел в Приказ тайных дел и там, за шкапом, где находились приказные книги, показал на железную дверь, снял с нее печать, отпер. В каменном тайнике находилась серебряная посуда, голландские монеты, меха, шубы, мантии, часть из них сгнила, зато другая позволила Петру заплатить войску, накупить продуктов, амуниции, пороху, снарядов.
Богатства эти покойный государь Алексей Михайлович, по словам князя, отдал ему на сохранение и завещал не отдавать никому, разве появится крайняя нужда.
Правда это или нет, но факт, что к Ромодановскому у Петра всегда сохранялось особое доверие.
Отмечали Полтавскую победу. По дороге в Кремль соорудили семь триумфальных ворот, через них торжественно входили победители. Вели колонны пленных шведов, везли трофеи — пушки, знамена, штандарты. Заключал шествие первый министр шведского короля толстяк граф Пипер. Восемь дней в Москве звонили в колокола, кормили, поили, угощали народ, угощали шведских пленников, без устали палили из пушек.
Наряду с этими официальными церемониями, на Царицыном лугу состоялся и комический апофеоз. Наспех построен был деревянный дворец, нечто вроде тронного зала. И началась церемония. На троне — князь-кесарь Ромодановский, ему по очереди докладывают: сперва генерал-фельдмаршал Шереметев о том, что он уничтожил шведскую армию, за ним Меншиков: «Милостию Божией и счастием Вашего Кесарского Величества я взял в плен генерала Левенгаупта со всем его войском».
Докладывает и Петр о том, что он храбро сражался при Полтаве со своим полком.
Все они с поклоном передают двойнику царя свои донесения. Он их важно благодарит, они уходят, перед князем-кесарем проводят пленных шведов, которые, естественно, ничего не понимают — кто перед ними, где настоящий царь?
Однако в сознании русских никакой путаницы не было. Двойничество воспринималось как представление, это оборотная сторона медали, как бы отстранение, нечто необходимое для полного осмысления события.
Гераскин не допускал непонятного в истории, не может быть, чтобы мы, современные люди, не разобрались в предках, которые жили триста лет назад, когда не было ни электричества, ни бензина. Историки ищут мудрости, а рассуждать надо проще, по-человечески:
— Петр в отпуск в дом отдыха не ездил, вкалывал как одержимый, ему разрядка нужна была. Выпить в компании, расслабиться — это ж нормально. Скидывал с себя корону, наденет ее на верного человека, а сам гуляет. Я так понимаю.
Молочков подтвердил, что некоторые историки тоже так считают, дело, однако, не сводилось к князю-кесарю. Началось это, когда совсем молодой Петр, было ему года двадцать три, учредил Всешутейший, или Всепьянейший собор. Из года в год он пополнял, укреплял эту организацию. Во главе ее поставил патриарха, или папу, Никиту Зотова, бывшего своего учителя. Сам Петр называл собор сумасбродным. Сочинил устав, постоянно его правил. В собор входили близкие Петру люди, готовые выпить, развлечься, отпраздновать именины, победу, спуск корабля. Справляли свадьбы шутов, масленицы, да так, чтобы именно сумасбродно, не по обычаю, а подурее, противу здравого смысла. Так продолжалось годы.
На пирах председательствовали и князь-кесарь, и всесвятейший, или всешутейший Зотов. Князь-кесарь не воспринимался как карикатура, а вот князь-папа, князь-патриарх — сюда добавлялась насмешка, почти кощунство. Хотя, честно говоря, может, тут впутывается наше нынешнее восприятие.
Шествие князь-папы было явно шутовское. Он сидел верхом на винной бочке, телегу вез бык, за ней следовали повозки, запряженные козлами, свиньями, в повозках «кардиналы», все это улюлюкало, свистело, приплясывало.
Высмеивал ли Петр духовенство? Католическое? Вряд ли.
В 1714 году Зотов надумал жениться и уговорил государя. Жениху было 80, невесте 60 лет. Сын Зотова, офицер, умолял царя не творить бесчестья над стариком. Но было поздно, Петр уже расписал весь церемониал, были заказаны костюмы, царь самолично провел смотр церемониала. И выстрел пушки с Петропавловской крепости возвестил начало свадьбы. Шествие от царского дворца направилось через Неву, по льду, в церковь. Народ толпился на берегах, смехом сопровождал этот пышный разряженный кортеж. Впереди на санях, запряженных четырьмя медведями, ехал князь-кесарь, в костюме царя Давида с лирой и медвежьей шкурой на плечах. Следом сани с новобрачными, запряженные оленем. Далее на санях следовали дипломаты, сенаторы, адмиралы, лютеранские пасторы.
