В Тобольске же появление нового царского уполномоченного застало всех врасплох. Там считали, что всякая опасность миновала. Посланник опечатал канцелярию, изъял все бумаги и стал опрашивать чиновников, служилых, купцов. Преступления губернатора быстро подтвердились. Все как-то вдруг поняли, что раз бумаги опечатаны, губернатор не вывернется, да и по настойчивости молодого офицера ясно стало: ничего он не боится и на уступки не пойдет.
Прибыв в столицу, денщик выложил перед царем все добытые сведения. При нем Петр вызвал полковника и заставил выслушать доклад.
Полковник упал на колени. Не мог он, не осмелился отказать в просьбе ее величества государыни.
То, что это исходило от Екатерины, глубоко уязвило Петра, от кого угодно он мог ожидать, но от своей жены…
— Ты кому присягал в верности! — кричал он в ярости. — Мне или моей жене?
Полковник рванул на себе мундир, обнажил исполосанную шрамами грудь, плечо, прорубленное под Полтавой, тело солдата, искалеченного войной.
— Вот вам моя верность, вот моя присяга!
Раны, полученные под Полтавой, всегда вызывали у Петра умиление, и тут он в какой-то момент смягчился.
— Я готов поцеловать твои раны, — сказал он, — но они ничего не меняют, ты остаешься укрывателем злодейства. Ты изменил своей присяге, а я присягал карать всех нарушителей закона, невзирая на чины и заслуги. И своей присяге я не изменю.
Тогда полковник привел последний свой довод — он боялся поссорить царя с супругой. На это Петр лишь усмехнулся:
— Ты не мог нас поссорить. Я дам моей жене взбучку, вот и все. Но ты будешь повешен.
Так оно и было.
Состоялся суд над князем Матвеем Гагариным, сибирским губернатором. Приговорили его к смертной казни. Петр со своим двором наблюдал из окон Юстиц-коллегии, как вешали князя. И Екатерину заставил смотреть. За Гагариным был казнен и полковник. Ему была оказана милость — за его боевые заслуги был он не повешен, а расстрелян.
— Да… вот это… аксессуары… — произнес Гераскин с восхищением.
Помолчали.
Дремова в этой истории более всего занимала Екатерина. Как она пошла на такое? С чего? Неужто она, царица, имела с этого Гагарина интерес?
— Брала, — подтвердил учитель. — То есть следственных материалов на нее, кажется, нет, судя, однако, по косвенным показаниям, принимала подарки и золотом, и деньгами. Вначале вступалась за людей по доброте. Спасала от ссылки. А то и от плахи. Все кругом за меньшее брали. И она стала брать. Вернее, принимать стала дары. И от Гагарина.
Все-таки никто не понимал, в голове не укладывалось — царица, и берет взятки. Глупо.
— Почему же глупо? Мало ли как повернется судьба. Как посмотрят потом на ливонскую крестьянку, случайно подобранную Петром по совету Меншикова? Есть предположение, что она переправляла свои капиталы в гамбургский банк, открыла там счет на чужое имя.
— Смотри, когда началось, — сказал Антон Осипович.
— Ну бестия, — сказал Гераскин. — Впередсмотрящая. Ее бы кнутом.
— Не мог. Петр любил ее. Перед Екатериной был слаб. Чувство его, может, дало трещину, но Екатерина всячески старалась заживить рану. Она это умела. Как писали современники, она словно плющом обвила Петра.
— Ну как, годится? — спросил у Дремова профессор. — Не хуже Дюма.
— Чего ж тут веселого? Грязь и подлость.
— Не говорите, в руках умелого беллетриста эта история заиграет как природный алмаз, ее надо мастерски огранить, снабдить хорошей оправой из дворцовых интриг, измен, погони…
— Для вас история — это сюжеты, — неодобрительно сказал Антон Осипович. — Я так считаю, что она уроком должна служить. Это пример, как надо наводить порядок. Только строгостью у нас можно. Кнутом да виселицей. Ведь не посчитался, что князь, к тому же губернатор. Эх, сейчас бы публичные казни устроить! Страх нужен. Без страху власть не может быть прочной.
— Нет, Антон Осипович, — сказал учитель. — Если бы можно строгостью, Петр нагнал бы страху на сто лет вперед. В том-то и фокус, что никакие наказания наших мздолюбцев не останавливали. От этой напасти лекарства никто не нашел. Под конец царствия Петра словно бы эпидемия разразилась. А ведь он, как никто, постиг природу взяток. В одном из указов он писал, что если начальник станет «лакомства ради грешить», то из страха, чтобы подчиненные не выдали, он и их привлечет к мздоимству, и окажется от них в зависимости, «отчего государству не только бедство, но и конечное падение».
Один историк подсчитал, что из ста рублей, собранных с обывательских дворов, в те годы тридцать шли в казну, остальное чиновники разбирали. Петр изнемог в борьбе со взятками и казнокрадством. Но он продолжал, не сдавался. Его обвиняют, что он доносительство поощрял, так он за фискальство схватился как за последнее средство. Тогда же, когда Гагариным занимались, виновными в махинациях с казенными подрядами были найдены еще губернаторы смоленский, казанский, вице-губернаторы Ершов и Корсаков. Из вельмож такие, как Апраксин, Головкин. Еще бывший кравчий Салтыков, обер-секретарь Неелов. Чиновников же, подьячих — превеликое множество. Граф Яков Брюс, начальник артиллерии, ученый, кстати говоря культурнейший человек той эпохи, замешан оказался в подрядах по артиллерии. Хапанул. Петр ничего не мог понять. Ну Меншиков, отпетый жулик и ворюга, — кричал он Брюсу, — ему лишь бы копить, у него нет ничего за душой, дорвался до власти и гребет, а ты-то что, ты ж ученый человек, календари составляешь, тебе зачем красть?
Шло дело о взятии Яковом Долгоруковым прибыльных денег, шло дело архангельского вице-губернатора Курбатова. Обер-фискал Нестеров — уж этот-то искоренит казнокрадство, для того и пришлось утвердить фискалов, Нестеров, который так яро взялся за эту грязную работу, себя не щадил, терпел и презрение, и ругань, и ненависть, — тоже не выдержал, поддался, стал брать. Довел себя до плахи. И его казнили, главного фискала России. Так что и это учреждение не оправдало надежд петровских… Но Петр вновь и вновь кидался в бой, рубил эту гидру со всей своей богатырской силой. Рубил почти буквально, то есть головы летели безостановочно. Наказывал без различия званий и должностей, именитых всего строже. После смерти царевича Алексея он уже никого не жалел, разве что Меншикова, своего любимца выгораживал, но дошло под конец до того, что и его отдал под следствие. Все это слишком печально… лучше послушайте нечто комичное.
Жил-был обер-секретарь Сената. Работник хороший, знающий. Некоторое время трудился исправно, неподкупно. Потом, как выражались в ту пору, прельщен был. Стал брать — по принципу «чем я хуже». Вскоре, как водится, построил большой дом, обставился, накупил ковров, посуды.
Однажды завели об этом разговор между собою петровские денщики. Стоя на запятках царских санок, они громко обсуждали новые приобретения обер-секретаря, удивлялись, откуда такие средства у простого чиновника, живущего на жалованье, дворянского звания не имеющего, наследства также…
