Успокоясь, он вышел, покинул монастырь.
Еще Молочков знал случай, когда Петр вытерпел удар кулаком от повара, которого он задразнил неверной женой.
Недаром римляне говорили, что из всех победителей наиболее славен тот, кто умел побеждать страсть свою, а тем более гнев.
Профессор сказал:
— Гнев — это миг безумия.
Глава двадцатая
СТРАДАНИЕ ЗЕРНА
Молочков никогда не упрекал тех, кто не понимал Петра. Его удивляло и даже восхищало, когда Петра постигали во всей его противоречивости, как это сумел Пушкин, лучший, по его мнению, петровский историк. Формулы Пушкина достойны изучения:
То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник.
На первом у него не случайно академик. Четыре решающих качества отобрал Пушкин.
Великим сходиться трудно — нужно либо понимание, либо отрицание. Пушкин понимал Петра как никто другой.
Трудность состоит в том, как у Петра сочетается несочетаемое. Стеснительность и распущенность, грубость и деликатность, простодушие и хитрость…
Молочков рассказывал, как Петр восхищался европейской культурой и как варварски обращался с ней.
Впервые попав в Европу в составе Великого посольства, Петр стеснялся, избегал большого общества. Он чувствовал несоответствие своих манер. Принцесса София-Шарлотта писала, как он рыгал за столом, не знал, для чего салфетка. Неприятная история произошла в Англии. Петр желал жить поближе к корабельным верфям. Правительство сняло ему дом в Дептфорде. Отлично меблированный, вместительный дом, несколько спален, большой сад. Два с половиною месяца он провел там. После его отъезда хозяева пришли в ужас. Все было разрушено. И как! Эксперты составили описание для королевского казначейства. Спальни, обитые шелком, измараны, ободраны. Палисандровая кровать изломана на куски. Одеяла прожжены. Полотнища дамасских обоев сорваны. Каминные щипцы изогнуты, перекручены — на них молодцы показывали свою силу. Прекрасные картины перепачканы, рамы разбиты. Газон в саду взрыт. Ковры, перины изрезаны. Кресла, стулья сломаны. Садовник его величества с удивлением обнаружил, что лужайки оставлены без ухода, живые изгороди не подрезали, цветы вырваны.
Дом сторожа вообще полностью разрушен.
Похожее петровская ватага творила и в других местах. Куролесили, ни с чем не считаясь. Знай наших! Пей да посуду бей, чтоб знали, чей ты сын!
Безобразничал и увлеченно работал на верфях, наблюдал за отливкой пушек, ходил в море.
При этом, как никто, чутко, быстро воспринимал европейскую культуру поведения. Испанский епископ сообщает в письмах, что русский царь обладает деликатностью и светскими манерами, хотя не рад большому обществу.
Еще недавно, танцуя с немками, удивлялся, какие у них жесткие кости, он принимал за них корсеты, сделанные из китового уса. Тогда же София-Шарлотта отметила, что Петр в их присутствии не позволил себе напиться, но как только они с матерью уехали, свита и он принялись наверстывать.
И позже, во второе обстоятельное посещение Европы, спустя почти двадцать лет в нем сохраняется нежелание считаться с общественным мнением. Он умеет соблюдать нормы, но может сорваться в загул.
В Париже он подцепил двух девок на улице, привел их во дворец, позвал Куракина, еще нескольких, они заперлись в покоях и загудели — дали, как с завистью определил Гераскин, дрозда.
На званом ужине в Фонтенбло он до того напился, что на обратном пути заблевал всю карету. Спасаясь от вони, герцог д'Антэн должен был выйти и пересесть в другой экипаж.
То он скуп до неприличия, платит в Париже за изготовленный ему роскошный парик в десять раз меньше положенного, торгуется в магазинах, то, покидая Париж, дает обслуге 50000 ливров, огромная сумма по тем временам, 30000 ливров для заводов и мануфактур, где он побывал.
В Европе считают, что его интересуют лишь корабли, техника, изобретения. А между тем он давно уже приобретает картины, по его указаниям закуплены были сотни (!) картин. Пусть это преимущественно морские пейзажи, с кораблями, эскадрами, но это живопись, и неплохая. Впервые в России жилые комнаты и дворцовые залы украшают картины.
Петр хочет сделать новую столицу прекрасной. Он приглашает из Европы зодчих, садовников, резчиков, архитекторов, бронзовщиков. Каким-то образом получилось, что почти все они оказались мастерами своего дела. Шлютер, Леблон, Растрелли — и отец, и, разумеется, сын, Трезини, Микетти, Филипп Пильман. Вряд ли таланты собрались в таком количестве случайно. Петровские замыслы увлекали художников своей грандиозностью. Он умел ставить им чисто художественные задачи. По мере завершения военных усилий в нем росла потребность украсить бедную на искусства российскую жизнь. Теперь, когда страна получила победоносный флот, артиллерию, кавалерию, стало видно, что этого мало. Страх, который Россия внушает, еще не возвеличивает ее. Ей нужна красота. С той же истовостью, с какой он создавал военную мощь, он строит Петергоф — изделие чистой красоты, другого назначения у него нет. Да, — символ, да, — в память победы, но главное — красота. И огромный, каким он был тогда, Летний сад, Стрельна, где забили первые фонтаны, павильоны Марли, Эрмитажа и, наконец, любимый Петром маленький дворец Монплезир — в каждом из них соприкасаешься со вкусом Петра. В его гении заговорила поэтическая часть натуры. Приходя в Монплезир, он сидел на террасе, любуясь красой закатов, лунной дорожкой; в спальне, засыпая, он слышал плеск волн.
Монплезир был украшен картинами маринистов, здесь была его подзорная труба, телескоп, в этих покоях ему и думалось, и отдыхалось, и заботилось, и работалось.
В этом маленьком дворце более всего сохранилось Петра. Это заметили давно, недаром Екатерина Великая иногда оставалась тут часами, а за ней Николай Первый являлся сюда, как он говорил, «побыть с Петром».
И Екатерина Вторая, и Николай, и все последующие государи немало сделали для Петергофа, достраивали, прибавляли фонтанов, прорубали аллеи, а все равно здесь все приписывается Петру.
Когда-то Лейбниц рассказывал Петру, как страдает брошенное в землю зерно, прежде чем произвести плод. Страдание зерна — это запомнилось. Так он выстрадал Петербург, да и Петергоф тоже. Но зато какие плоды, какая красота выросли на этих болотах.
В его Петергофе бесчинств не будет. За подписью государя в Монплезире вывешены правила приличного поведения. «Не разувшись, с сапогами или башмаками не ложиться на постели».
Глава двадцать первая
ОТКРЫТИЕ
Профессор Челюкин не признавал культа ни королей, ни президентов, ни полководцев, ни революционеров. Восхищаться можно было медиками, изобретателями, тех он почитал в первую очередь, далее следовали музыканты, поэты и отчасти ученые. Среди них могли быть великие, остальные памятников не заслуживали.
