Была она в самом расцвете юной жизни, прелесть как хороша. Большая русая коса, глаза блестят, смешок играет на полных губах. Румянцев стал неуклюжим, сгорбился, старым себя почувствовал.
— Ты с ним не озорничай, — предупредил Марию государь, — он человек военный, к вашим дамским уверткам не привык. Зато строг, тебе такой муж в самый раз, строгий и верный, вернее не сыщешь.
Видно было, что сватовство доставляло Петру удовольствие. Славил Румянцева, вогнав его в пот. Потом взял графа под руку, увел из гостиной, пусть молодые облюбуются. Граф намекнул, что жених не из родовитых бояр. Сват, правда, у него наилучший, да только происхождение много значит, рано или поздно родословная скажется, к тому же образование разное, дочь языкам обучена…
Рассуждения его не понравились государю, выходило, что задевали и императрицу, ливонскую крестьянку.
— Происхождение! Мы все от Адама… В моей власти сделать Румянцева знатнейшим, — сказал государь. — Твой отец, царство ему небесное, ведь тоже не бог весть какого стрекулиста сын. Если бы мой батюшка не приблизил его, кем бы ты был? Отвечай! Я люблю Румянцева, это и есть его достоинство, оно лучше всякого происхождения!
Старик Матвеев упирался, попробовал сослаться на бедность жениха, государь увещевал терпеливо, с кем другим Петр не церемонился бы. Матвеевы же были ему близки той особой родственной близостью страшных незабываемых дней Стрелецкого бунта, когда отца Андрея Артамоновича на глазах Петра сбросили с Красного крыльца на пики стрельцов и изрубили на куски.
— Помяни мое слово, Андрей Артамонович, — сказал Петр, — добрая чета из них будет! Не противься, у меня рука на это счастливая.
Делать нечего, Матвеев поблагодарил государя, принесли икону со свечой, благословили как положено, сговор рукобитьем скрепили и, не откладывая, объявили Марию невестой. Перечить она не посмела, но поскучнела. Петр поставил перед собою обоих — жениха и невесту, полюбовался, сказал всем домашним:
— Радоваться надо, без меня не нашли бы друг дружку! Ты, Андрей Артамонович, гордиться будешь таким зятем. Даст Бог, увидишь, какое племя пойдет. Прославят они и твой род Матвеевых, и род Румянцевых.
Граф, конечно, оглушен был скоропалительностью происходящего, но виду не подал. По отъезде свата с женихом сказал дочери: «Государь не обманулся в Румянцеве как в своем адъютанте, когда нашел его, не обманется и в муже твоем».
Свадьбу сыграли скромную. Румянцев бедности не скрывал, у государя ничего не просил, счастлив был невестой. Вскоре был бал во дворце Меншикова. Мария танцевала, как всегда, с упоением, муж стоял в стороне, любуясь ею, в это время подошел к нему один из денщиков Петра, передал записку, Румянцев, не глядя, сунул ее в карман. Танец кончился, денщик спросил его — читал ли он записку, государь ждет. Румянцев схватился за карман, прочел, подбежал к жене, объяснил ей, в чем дело. Они нашли государя в соседнем зале, упали к его ногам благодаря. За чин бригадира, за пожалованные деревни и земли, про все это было в записке.
Государь напомнил, как сказал Румянцеву — «погоди», — сумел погодить и дождался.
Таков нравоучительный конец этой истории.
Любопытно, однако, ее продолжение. Супружеская жизнь Румянцевых и впрямь сложилась удачно. Мария оказалась хорошей женой, доброй, веселой, ее любили и при дворе, и дом их стал одним из первых петербургских салонов.
После смерти императора Александр Иванович Румянцев все так же пользовался расположением двора за свою добросовестность и бескорыстие.
Когда взял силу Бирон, то вслед за ним во власть стали входить немцы и отовсюду вытеснили последних петровских сподвижников. Подвергся опале Татищев, под арестом держали секретаря Петра Алексея Макарова, хотя никакой его вины доказать не могли. Вина его, как твердили меж собою многие, одна — русский он, а всем хотят заправлять иноземцы.
Обер-камергер Бирон свирепо расправлялся со всеми, кто осмеливался говорить против него, жаловаться. Тайная канцелярия деятельно помогала. Придворные пресмыкались перед фаворитом, он же становился все надменнее, обходился со всеми, как с лакеями. Многие знатные того и заслуживали своим раболепием, слали ему подарки, супруги их бисером вышивали Бирону туфли, халаты.
Тем временем подати становились все непосильнее, их выколачивали палками, собирали жестоко, истощали страну.
Однажды Румянцева вызвали во дворец. Императрица Анна Иоанновна приняла его в своем кабинете. Милостиво расспросила о здоровье и предложила заступить в должность президента Камер-коллегии. Должность ключевая, по сути дела, президент имел контроль над многими государственными доходами — там были казенные подряды, откупы, продажа казенных товаров, таможенные сборы и так далее. Власть решающая, большие деньги через нее идут. Императрица не скрывала, что после долгого перебора поняла, что честнее Румянцева человека не найти, и обер-камергер Бирон одобрил его кандидатуру.
В ответ Румянцев сослался на свою солдатскую и дипломатическую службу, далекую от финансов, несведущ он в этих делах, а то, что он видит и знает, вызывает у него досаду, вряд ли ему сладить с теми, кто ныне вольно хозяйничает в прочих коллегиях заодно с вельможами… Императрица спросила, кого он имеет в виду.
Человек петровской закваски, Румянцев уклоняться не стал, без обиняков назвал немецкую партию, перечислил по именам подручных Бирона, не постеснялся присутствия некоторых из них в кабинете императрицы. Только он кончил, появился сам Бирон, надушенный, блистающий перстнями, милостиво потрепал Румянцева по плечу, не может того быть, чтобы генерал отказался от такого почета. Говорят, что Петр Великий выделил Румянцева, определил его в строю, точно так же и он, Бнрон, вместе с ее величеством приискали его из сотен желающих и алчущих. Как же можно отказаться от такого почета, неблагодарность — худший из пороков. Что касается людей, верных слуг ее величества, напрасно он их в подозрение приводит, повторяет злые толки.
— У вас, русских, во всем виноваты иностранцы, господин генерал, потому что сами русские работать не хотят.
Бирон ожидал ответа холодно, безулыбчиво. Это был вызов. Одолеть Бирона еще никому не удавалось, Румянцеву следовало смириться, глупо было вступать с ним в спор, да еще перед лицом государыни. Но и отступать он не мог. Расчет Бирона был на то, чтобы обломать строптивого.
Хотелось отмолчаться, понимал, что завернулось круто, кончиться может бедой. Всего лишь поклониться-повиниться, этого и ждут от него, принять должность, а там видно будет. Он обратился к императрице, но слова у него вырывались совсем не повинные. Налоги непосильны. Обер-прокурору выгодно, чтобы собирал поборы кто-либо не из немецкой клики, не иноземец. Это он, Румянцев Александр Иванович, должен разорять уезды, по миру людей пускать, а собранные денежки пойдут прежним расточителям.
Ее величество позволила Румянцеву договорить, никого более слушать не стала, отпустила всех, ничего не сказав.
Слух о дерзостной речи Румянцева облетел чиновную столицу, обрадовались, что, наконец, государыне правду в уши вложили, причем не жалобщик, обиженный Бироном, как раз наоборот. Гадали, сойдет ли сия выходка генералу, что, если удастся Румянцеву одолеть фаворита?
