Прошел день, второй, на третий приехали из Сената с требованием явиться в суд. Следствие длилось неделю, в мае 1731 года суд Сената приговорил А.И. Румянцева ни много ни мало к смертной казни за противогосударственные речи.
Подобной суровости не ждали. Бирон показал свою силу.
В самый последний час государыня заменила казнь на помилование. Приказано было сослать преступника в Казанскую губернию, лишив чинов, орденов и пожалованных денег. В деревне за семейством был установлен строжайший, неслыханный по тем временам надзор. Лишенный жалованья, Румянцев жил на средства жены. Она тратила свое имущество на пропитание. За всеми расходами следил приставленный к ним капитан. По указанию Бирона любые покупки, любую мелочь должен был разрешать капитан, он же просматривал письма, получаемые и отправляемые, списывал с них копии и отправлял со своими донесениями лично Бирону. Шел месяц за месяцем. К Румянцевым никого не допускали. Строгости, придирки становились невыносимыми. Бирон надеялся, что Румянцев сорвется, выгонит капитана, надерзит, нарушит инструкцию, и тогда можно будет заточить его в острог. Румянцев терпел. «Погоди», — как бы повторял ему государь, его государь, и он годил, ждал в спокойной уверенности. Чего ждал — не его ума было дело, его дело было верить и годить, государю виднее. Так было с того дня, как Петр остановился перед строем Преображенского полка. Мария, его супруга, прониклась той же уверенностью. Хотя бы потому, что брак их, вопреки всем сомнениям родительским, оказался счастлив. И здесь, в этой Алатырской глуши, судьба из скудных своих наделов все же выкраивала им радости — то удачная рыбалка, то сынок Петя обрадует своим французским.
Четыре года провели они в «особом смотрении». В столице Матвеевы хлопотали за них. Графу, фельдмаршалу Миниху нужен был опытный генерал, к тому же верный человек в его борьбе с Бироном, в результате из Петербурга в Казанскую губернию послан был чиновник с высочайшим указом.
Мать, между тем, обучала сына языкам со всей тщательностью, будто знала, что готовит России будущего фельдмаршала Румянцева-Задунайского. А Петром его назвали, разумеется, в честь Петра Великого. Родился он при его жизни, несколько дней в январе 1725 года прожить успел при его царствовании, чем потом гордился.
В те времена фортуна тешилась, вовсю играя человеком. И вверх взлетали случайно, и низвергались нежданно-негаданно. Короткий миг менял местами верх и низ. Мария никогда не корила мужа за его отповедь фавориту, да и ему ни разу не пришла мысль написать прошение Бирону.
Итак, бумага — высочайший указ — предписывала ехать ни много ни мало — губернатором в Астрахань.
Только расположилось семейство в Астрахани, пришло назначение более высокое — правителем Казанской губернии. Далее приходило поручение за поручением, посольские, военные. Так и шло вплоть до кончины Анны Иоанновны. Известие об этом Румянцев получил в дороге на Константинополь, следом его настиг другой указ — о низвержении Бирона, он был приговорен к четвертованию. Офицеры фельдмаршала Миниха схватили его ночью, силою связали, отвезли на гауптвахту. На престол вступила дочь Великого Преобразователя Елизавета Петровна. Бирона помиловали, сослали в Сибирь, Марию Румянцеву призвали во дворец, пожаловали статс-дамой, мужа и ее самое возвели в новое графское достоинство, при этом Мария, смеясь, напомнила мужу слова Петра — долго гожу да вдруг отплачу.
Молочкову нравилась эта пара, хотелось бы оставить их в счастливую пору, не вести их в старость, в болезни и разлуку. Жаль, конечно, что единственный их сын пока еще предается беспутству, ведет разгульную жизнь, совершает «худые поступки», не жалея родителей. Отец безмерно огорчен таким поведением, стыдно перед государыней, перед генералом Апраксиным, у которого служит молодой граф.
Еще жальче, что отец так и не узнает, что его Петр Румянцев окажется замечательным полководцем, разовьет русское военное искусство, станет фельдмаршалом, навсегда прославит фамилию Румянцевых, в честь его побед будет установлен обелиск в Петербурге. Ничего этого Александру Ивановичу знать не дано. А внук его, Николай Петрович, будет министром иностранных дел, канцлером России, создаст Румянцевский музей для своих коллекций и библиотеки.
Так Петр вызвал к славе этот род, сумев высмотреть его росток в шеренге своих любимых преображенцев.
Глава двадцать третья
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Советский анекдот, доказывал профессор, не в пример историческим, явление особое, свойственное только России. Исторические анекдоты во всех странах имеются и про Черчилля, и про Наполеона, есть и древнегреческие, но политический анекдот про вождей, про уродства общества расцвел в советское время. Анекдот помогал выжить, от него душа прояснялась.
Президент Форд спросил Брежнева, какое у него хобби.
— Собираю анекдоты о себе, — сказал Брежнев.
— И много собрали?
— Второй лагерь доканчиваю.
Так что смех был делом серьезным. Анекдоты же Молочкова о Петре были безопасны, все они были во славу правящего дома. Профессора это не устраивало, он не верил, чтобы наш мужичок не подъязвил бы Петра, русский человек пересмешник, не преминет позолоту отколупнуть, подразнить вельможу. Учитель соглашался. Наверное, были и такие. Впрочем, некоторые анекдоты о Петре с годами как бы испортились, хвалебные обернулись хулой, показали вдруг царя неприглядно. Это тоже феномен. И учитель рассказал историю про трех королей. Начинается она, как в детской сказке: однажды в замке сошлись три венценосца — польский, датский и русский. Пируют они, пьют и хвалятся своими солдатами. Надобно оговориться, что сказка сказкой, а под нею быль, — было такое застолье, был замок, был король Август, король Фредерик и наш Петр.
Пили, пили и заспорили — у кого солдаты лучше, чей солдат более предан своему государю. Как проверить? Будучи крепко во хмелю, они приняли предложение Петра — пусть каждый призовет самого лучшего своего солдата и прикажет ему прыгнуть из окна башни, где они пировали. Ударили по рукам. Датский король призывает своего гренадера, подводит его к окну, приказывает прыгнуть с этой высоты на каменные плиты двора. Гренадер отшатнулся, упал на колени, стал спрашивать, в чем его вина. Король настаивал. Но тут Петр и Август Сильный предложили отпустить его, поскольку все с этим датчанином было ясно.
Вызвал своего солдата Август. Поляк смотрит вниз и отказывается прыгать. Пусть его расстреляют, сам он прыгать не будет, да и в чем смысл?
Поляка освободили.
Приводят русского. Петр приказывает броситься вниз. Солдат ничего не спрашивает — зачем, для чего, встал на подоконник, перекрестился. «Назад», — успел скомандовать царь. Солдат отдал честь и удалился. Петр был доволен, хвалился перед коллегами. Они не ожидали такого повиновения.
Анекдот этот всегда приводили во славу петровских солдат. Никто не отмечал, что и поляк, и датчанин выглядели человечнее, противясь королевской прихоти, вели себя нормально.
