Ее слова запомнились. Перед уходом на пенсию она позвонила Молочкову, почему-то она называла его «господин М.», сухо напомнила тот разговор: «Сегодня 25 апреля, как раз в этот день погиб царевич — наследник Петра Великого, советую вам обратить внимание на обстоятельства его гибели».
Ничего особенного Молочков не ожидал, детей у Екатерины перемерло немало, однако словечко «гибель» настораживало.
Молочков заглянул в источники, об этом событии упоминали как-то вскользь. Да, 25 апреля 1719 года «последовала смерть наследника», отчего, почему — ни слова. Сие тоже ничего бы не значило, если не учитывать того, как государь и государыня обожали маленького Петра Петровича, своего «шишечку». На него возлагали надежды, с ним нянчился Меншиков, к нему приставлен был Яков Брюс. Смерть мальчика должна была потрясти царскую семью, это же была катастрофа…
Медицинских заключений Молочков не нашел. Похоронили царевича как-то чересчур поспешно, на следующий же день, 26 апреля — тоже непонятно. Отпели в Александро-Невском монастыре, в закрытом гробу. И никаких слухов не последовало, рты словно кто запечатал.
Чем дальше Молочков вникал, тем больше появлялось вопросов.
Мальчик здоровья был слабого, говорил плохо, однако ничем не болел. Известие о его смерти ошеломило всех во дворце. В тот день Петр вместе с Екатериной находились в Кронштадте. Царевича не стало в 4 часа пополудни. Из Петербурга послали гонца в Кронштадт. Еще утром царевича навестил Меншиков, играл с ним, князь очень любил четырехлетнего мальчика, и все было в порядке. По распоряжению Брюса погнали нарочного и за светлейшим князем.
Дальнейшее Молочкову пришлось восстанавливать по крупицам, искать в частной переписке, данные были противоречивы, путанны.
Прискакав во дворец, Меншиков застал царевича еще в живых, в состоянии необъяснимом: без сознания, парализован, самое же потрясающее — кости были переломаны, когда князь взял его на руки, тельце прогнулось, весь он ватно обвис. Яков Брюс, всегда флегматично-медлительный, пил водку стопку за стопкой, губы его дрожали, он не мог связно изложить, что произошло. Была гроза, потом начался ливень, Брюс работал в соседней комнате, вдруг засверкали молнии, раздался треск, потом взрыв, крик — кричала нянька. Она до сих пор не пришла в себя, трясется как безумная. Судя по всему, мальчик сидел у нее на коленях, когда к ним подлетел «огнедышащий дракон и пыхнул на дите».
Меншиков послал за врачом, сам же тщательно осмотрел помещение: окна, двери — нигде доступа для молнии не было. Допросили дежурных офицеров, наружных часовых — из посторонних никто не мог проникнуть во дворец.
На теле мальчика не нашли ни ран, ни кровоподтеков, никаких следов насилия. Его одели в длинную рубашку, уложили на кровать и тут заметили на лбу голубое пятно. Царевич уже отошел в вечное царствие. Никто не заметил, когда беспричинная, тихая смерть привела всех в отчаяние. Брюс, стиснув голову, стонал: «Мученик безвинный, дите мое…»
Шлюпка с государем прибыла уже ночью, мешали высокая волна, встречный ветер. Яхта с государыней отстала. Меншиков ждал на причале. Что он рассказал Петру — неизвестно.
Во дворце государь долго не решался подойти к кроватке царевича. Уставился на неровный маленький сугроб, покрытый белой простынкой.
С мундира капала вода. Стоял мокрый, прикрыв глаза. Не слышал слов Брюса. Можно подумать — заснул.
Сделав усилие, подступил ближе. Брюс откинул простыню. Петр увидел сына, заплакал, приложился губами к его щеке, потрогал пальцем голубое пятно, стал гладить холодное тельце, нащупал сломанные кости, отшатнулся.
Легче было видеть государя в гневе, чем в таком раздавленном состоянии. Голова его задергалась, он опустился на колени, уткнулся головою в продавленную грудь ребенка. Все, пятясь, удалились в соседнюю комнату.
Час спустя государь вышел, лицо серое, каменное, сел в кресло, велел Брюсу повторить рассказ.
На сей раз Брюс докладывал четко, спокойно, от этого все стало еще невероятней. Показания дядьки, что первый прибежал из соседней комнаты: «Приплыла огненная голова и поцеловала царевича». Следов удара молнии не обнаружено, ничего не разрушено, только на серебряном подсвечнике появилась отметина. С ученой добросовестностью Брюс перебрал возможные варианты, ни на чем не мог остановиться, если не считать нечистой силы, но и на нее доказательств не было, да и государь не признавал ее. Было, однако, обстоятельство, которое он не мог обойти: три года назад произошло нечто похожее, над дворцом прошла такая же сильная гроза, молния пробила крышу, обрушила карниз. Брюсу зашибло руку, он находился рядом с годовалым царевичем, малыш на вспышки молнии смеялся, и Брюс отписал государю, который путешествовал за границей, про храбрость наследника. Была еще любопытная подробность — молния разбила приклад мушкета у часового, сам часовой не пострадал.
— К чему он клонит? — спросил государь.
— К тому, — отвечал Брюс, — что та гроза была предупреждение, жаль, неразгаданное.
Сказал твердо, словно винился. Знаку не вняли, вот кара и последовала. При слове «кара» государя перекосило, он вскочил, закричал: «Ты о чем?» Но Меншиков приобнял, успокоил — если бы Господь захотел весть подать, он бы загадок не строил. Руку государя поцеловал, признался, что наследник все равно был не жилец, на все Божья воля, и не наше дело стараться понять Его, значит, так надо было, пути Господни неисповедимы, и горячо процитировал: «Как небо выше земли, так Мои пути выше ваших, мысли Мои выше ваших».
Меншикова беспокоило теперь одно — чтобы противники государевы не попытались смерть наследника обратить во вред государю, истолковать ее превратно как гнев Божий. Он требовал — ушников, болтунов, намекалыциков брать в Тайную канцелярию, языки отрезать.
Отвлечь государя не удавалось, кивал бесчувственно.
Провести панихиду разрешил без лишнего народу, гроб не открывать.
Поутру, отстояв службу, государь поехал в Адмиралтейство на спуск корабля, Меншиков обрадовался, думал, обошлось. Вечером государь удалился в свою половину, приказал денщикам никого к себе не допускать, ни по какой срочности.
Прошла ночь, день, государь не выходил, не принимал пищи, питья. Слышались стоны, рыдания.
У Голикова Молочков прочел подробное описание того, как без государя ход государственных дел затормозился, учреждения стали останавливаться. Прошли вторые сутки, третьи. Напрасно Екатерина стучалась в дверь, кричала. И она, и двор опасались за жизнь Петра. Ночью Екатерина надумала, послала за князем Яковом Долгоруким. Он один мог осмелиться нарушить запрет монарха.
Князь стоял у дверей, слушал; время от времени до него доносились слабые рыдания государя, Петр все не мог выплакать слез своих. Поразмыслив, князь приказал наутро собрать всех сенаторов перед дверьми государевых покоев. Собрались. Постучался, закричал, что Сенат немедля требует государя.
Пригрозил выломать дверь…
По другой версии — заявил, что, если Петр не явится, его лишат престола, выберут другого государя. Произнести такое надо было решиться.
