Тогда они впервые встретились в польском местечке — Август, по прозвищу Сильный, король польский, и русский царь. Это было в конце первого путешествия Петра по Европе. Он прервал свою поездку и возвращался в Москву, встревоженный известием о Стрелецком бунте. По дороге воспользовался возможностью провести переговоры с Августом о совместных действиях против шведов. Три дня шли секретные переговоры.
Король Август понравился Петру. Молодые, почти ровесники, оба великаны, силачи, красавцы — они сразу сдружились. Веселый, приветливый, Август умел нравиться, он обладал тем, чего не хватало Петру, — светским воспитанием плюс хорошим образованием, знанием европейских обычаев, он пел, играл на инструментах. В салонах он умел блистать, искусно вел любовные игры, ухаживал. Ни к кому из коронованных особ Петр никогда не испытывал таких дружеских чувств, как к Августу II. К вечеру, покончив деловые переговоры, они устраивали пирушки, войсковые смотры. На прощание Петр подарил Августу свою шпагу, Август ему свой золотой кортик. И накрепко договорились о союзе против Швеции.
С этого времени Петр в своих посланиях подтверждал, что считает Августа своим другом не только политическим, но и личным.
Надеясь на своего союзника, Петр готовился продолжать совместные действия против шведов, Август же начал тайные переговоры с Карлом. Победоносное наступление шведов в Саксонии грозило разорить княжество. Август не надеялся, что русские смогут остановить непобедимого Карла, и отправился в Лейпциг на свидание со шведским королем. Август оправдывался тем, что спасает Саксонию.
Петру уже доносили, что Август неверен и скрытен, «как бы он ни клялся, все равно обманет», но тут вероломство предстало наглядно.
Все было бы понятно, но никто не заставлял Августа распинаться в своей преданности Карлу и в доказательство преподносить шпагу, подаренную русским царем. И в предательстве есть свои низости.
Огромная шпага была под стать рослому польскому королю. В сваленной груде тростей, шкатулок, подзорных труб, сабель большой рубин пылал на ее рукояти.
Подробности всплыли теперь, после Полтавской победы. Сдержав гнев, Петр приказал Головкину и Шафирову хранить шпагу втайне, пока он ее не потребует.
В сентябре 1709 года Петр отправился на корабле по Висле в Варшаву. Встречать его у Торна должен был Август, возвращенный Петром на польский престол. Петра встречали как победителя, салютовали ему, сенат Речи Посполитой приветствовал его как спасителя польской свободы и законного короля.
Законный король на корабле, обтянутом красным сукном, плыл навстречу бывшему своему другу. Они сошлись уже на равных. Теперь русский царь должен был признать Августа королем польским, все зависело от победителя шведов. Мог и не признать. Просчитался Август, не на того поставил, немудрено, что при виде Петра он «смутился и изменился в голосе и лице», как писал Пушкин в своей «Истории Петра».
Они любезно приветствовали друг друга. Август не знал, как держаться, прежнего покровительства светского кутилы, бонвивана не могло быть. Он льстиво расспрашивал подробности Полтавской баталии, как били шведов, как бежал Карл.
В рассказах Петр никак не попрекал Августа предательским поведением, готов был предать постыдное прошлое забвению. «Забудем о том, что изменить невозможно», — привел латинскую пословицу Петр и пообещал дать согласие на вечный мир с Польшей и воцарение Августа на троне.
Сели на коней, отправились за город. Начались переговоры. Вечером, после ужина, Петр похлопал по своему кортику, подаренному Августом, похвалил его, рассказал, как любит носить подарок, и кстати вспомнил про свой подарок — шпагу, как она поживает?
Август всплеснул руками — забыл на корабле, запамятовал на радостях от предстоящего свидания, виноват, позабыть такой дар… Ответ был поспешный, гладкий, Август удрученно смеялся над собой, удрученность превосходила значение оплошности.
Ах, Август, Август, лучше бы ему не пускаться в такие игры с Петром Алексеевичем.
Спектакль можно было продолжить, король сам дал повод — не послать ли нарочных за шпагой, чтобы утешить его величество Августа? И Петр с грустью наблюдал, как Август завертелся ужом, придумывая отговорки.
А ладно, не будем мелочиться, рука дающего да не оскудеет, чтобы не ждать, не искать, подарим королю другую шпагу. Хлопнул Петр в ладоши, и по царскому хотению, по его велению двери распахнулись и два преображенца внесли на алой подушке шпагу. Подканцлер Шафиров вручил ее Августу. Тот взял с поклоном, рассыпался с благодарностями и вдруг умолк, замер — видит, что в руках та самая шпага, что передарил Карлу, тот же рубин кровавый горит, переливается в рукояти. Все смотрят на него, а он глаз не поднимает. Петр ждет, обе свиты ждут, что он скажет. А что он мог сказать — стал удивляться: как похожа. Все ухмыляются: кто догадался, кто прослышал, один Петр ничего не говорит, ждет, не признается ли Август, — нет, духу не хватает. Восхищается щедростью Петра, искусством его оружейников. И вышло, что король врет. И все кругом понимают, что врет. Конечно, короли часто врут, работа у них такая, но пока король правит, его во вранье не уличают. По крайней мере, публично. Тут же получилось, что Август сам себя выставил лжецом. Петр выдержал безучастную паузу и перешел к делам, позорить Августа далее в его расчеты не входило, ему нужно было иметь на польском престоле человека, верного миру с Россией.
Кстати, другую свою шпагу, ту, что была у него при Полтавской битве, Петр подарил королю Фридриху, малорослому, хилому, мучился он с ней, огромной, тяжелой, однако носил исправно.
История про шпаги всем понравилась: все в ней было — короли, хитрости, коварство, чего еще надо, к тому же ряд исторических сведений, мораль в конце.
— Туповат был этот Август, — сказал Гераскин. — Раз Петр спросил про шпагу, значит, недаром, соображать надо.
— Королей не по уму выбирают, — сказал профессор.
— А кого по уму выбирают? — поинтересовался Гераскин. — Кого, назовите?
Глава тридцать вторая
В СПАЛЬНЕ МАРКИЗЫ
Был один великий писатель, который имел возможность видеть Петра неоднократно, следовать за ним, и возможность эту он использовал. Его поразила личность русского царя, он наблюдал за ним день за днем, отмечал подробности его пребывания во Франции. То был герцог Сен-Симон, автор всемирно известных мемуаров, посвященных жизни королевского двора времен Людовика XIV и Людовика XV. Рассказу о Петре он отвел отдельную главу.
Французский двор был избалован визитами королевских особ; короли, принцессы, принцы, маркизы, князья, герцоги прибывают и убывают, мемуары полны выразительных портретов, но единственный из чужеземцев, на ком внимание Сен-Симона останавливается с такой заинтересованностью, — русский царь. Сен-Симон наблюдает за ним издали. От личного знакомства с царем он уклоняется. Вмешательство рассказчика могло исказить картину. Рассказчик как бы незримый зритель, присутствует, видит, слышит и не участвует. Он вне партий, группировок, свободный только для собственных впечатлений. Ему нужна беспристрастность, чтобы ближе подойти к достоверности.
