— Рычков Евгений, — пересилив себя, мужчина пожал протянутую руку. Крик и ругань клокотали в его горле, а ему надо было еще сообщить, что он старший техник стройуправления номер такой-то. Не отпуская его руки, Лосев поинтересовался, что за съемка, если колышки уже вбиты и все размечено, и слушал объяснения, и опять задавал вопросы, вникая в работу старшего техника и двух его помощников, которых тоже попросил представить. Его методичность сдерживала всех, как будто каждое действие его было подчинено какой-то ему известной цели. Рынков нетерпеливо выкрикнул — не проверку ли им учиняют, — и демонстративно протянул командировочное удостоверение, которое Лосев взял и долго подробно читал вплоть до подписи Грищенко — начальника управления. Когда Лосев поднял голову, лицо его выражало приветливость и участие.
— Все правильно, — сказал он.
— Вот видите! — угрожающе и торжествующе сказал Рычков, и все зашумели, придвинулись ближе.
Лосев взглянул на Костика, и Костик, давно ожидающий этого, потянулся к нему, но встретил взгляд зеркально-холодный, сник, отступил, прижался к дереву.
— Вы осторожней, он не в себе, — предупредил милиционер.
Из толпы откликнулись.
— Довели человека.
— Кто кого довел — вопрос!
— Люди делали что положено, а он…
— Пилить-то зачем?
— Значит, мешает.
Перекрывая говор, Рычков объяснил:
— Я бы его пополам перешиб, товарищ Лосев, так ведь он за вас прячется, дескать, вы запретили, вы обещали… Он у нас пилу вырвал, руку поранил моему мастеру. Вы посмотрите! — голос его быстро набирал силу. Заступив дорогу Лосеву, Рычков вытолкнул мастера, коротконогого, в красных кедах, похожего на утку, и тот с готовностью поднял перетянутую платком руку.
— Безобразие, — сказал Лосев.
— А милиция ваша пребывает на позиции невмешательства, — воодушевленно сказал мастер.
В толпе отозвались неодобрительно.
— Замотал, будто прострелили.
— Спилить-сломать — это они мастаки!
— Пилила — рану получила!..
Рычков шагнул к Анисимову, закричал:
— Вы посмотрите на него!
Бледное лицо Костика было в поту. Солнце било ему в глаза. Он пригнулся, в правой руке его очутился камень, большой зеленоватый голыш.
— Брось камень, — сказал из-за плеча Лосева Николай Никитич, — сейчас же брось!
Костик дернулся, видно было, как он хотел разжать губы и не мог. Мелкая дрожь колотила его; он скрестил руки на груди, пытаясь принять позу небрежную и как-то скрыть дрожь.
— Если вы, товарищ Лосев, на самом деле запрещаете, то, пожалуйста, надпишите, — официальным тоном произнес Рычков. — Наше дело небольшое. Мы сообщим начальству, разбирайтесь сами. А травмы получать от хулиганов, извините…
Второй помощник Рычкова, молоденький, аккуратный, в темных очках, вышел вперед:
— Лично я все равно этого не оставлю! Он не имел права нас оскорблять, мы исполняли долг, мы отличники соревнования.
— Он их мафией назвал, — пояснил кто-то, смеясь. — И террористами.
— Сам тоже хорош, — сказала какая-то женщина. — Браслеты носит словно девка.
На обоих запястьях у Костика блестели медные широкие браслеты, и волосы у него были длинные, да еще голубые джинсы, вытертые добела на коленях, с медными заклепками, облохмаченные понизу, — все выглядело вызывающе, не в его пользу.
— Что же ты? Разве так можно? — успокаивающе сказал Лосев.
Костик опустил руки, камень вывалился.
— Поглядите сюда. Вот… — он отстранился и открыл свежий надпил на самом взгорье ствола.
Лосев подошел, провел пальцем по распилу. Влажные опилки посыпались на песок. Старая ива склонилась над водой, образуя не прямой наклон, а делая выгиб, так что параллельно воде шла стволом, на ней сиживали по нескольку человек, и кора была тут обтерта, и были вырезаны разные инициалы. Пилить ее стали, видимо, с простым расчетом, чтобы ива упала в реку, пилили в рост, не под корень, а наверху у перегиба. Надрезать успели неглубоко, но в покорном склоне ствола появилась вдруг обреченность.
— Так они ж ее пилили! — удивился женский голос.
— А ты думала. Она им поперек проекта лежит. Главное ихнее препятствие, — и, не стесняясь начальства, кто-то хмельно пустил матюжком.
— Дерево жалеете, а человека? — закричал молоденький помощник Рычкова.
Рядом с Лосевым девочка сказала:
— Мама, зачем они ее пилят?
— Надо, значит, — безразлично отозвалась женщина.
— Они меня не слушали, Сергей Степанович, они б ее спилили. Я их по-хорошему просил, я случайно увидал. А они, они нарочно торопились, скорей, нахрапом хотели. Я им слово давал — подождите… Ребят никого не было, я тогда не позволил, решил оборонять. Как угодно, чтобы вас вызвали… — Костик спешил и все искал взгляда Лосева, всматривался в глаза его, твердые, блестящие, где не было ничего, совсем ничего, только скользил ледовый блеск.
— Не хо-о-очу-у! — вдруг плаксиво заголосила та же девочка. — Плохая ты, плохая, — и обеими руками стала отбиваться от матери.
От ее крика Костик вздрогнул, вытянулся, все в нем натянулось, зазвенело, а в лице задрожало, забилось, как флаг на ветру.
— Не пущу никого. Не дам! Не позволю! — закричал он. — Уйдите!
Лосев нахмурился, поднял руку, оборвал крик голосом, который слышен был при любом шуме.
— Тихо! Ты какое право имеешь тут хозяйничать? Ты кто такой? А? Кто тебе разрешил?
Костик смотрел на него оторопев.
— Сергей Степанович, да как же вы так говорите? Вы же сами…
— Что я сам? — тотчас сшиб его Лосев. — Что? Ишь нашел спину. Спрятаться хочешь! Эх ты, герой, разве так вопросы надо решать. Никто не позволял тебе с камнем на людей кидаться. Самовольничать мы тут не позволим! — Он говорил голосом, не оставляющим сомнений, для сведения не только Костика.
— Слыхали? Я так и знал, — обрадовался Рычков. Мастер в красных кедах завертелся, хлопнул себя по бедрам, восхищенно удивляясь.
— Значит, брехун он! Ну, артист! Ах ты японский бог, лепил нам, выступал тут, словно и в самом деле. Чуть не объехал, жулье. Ну, лепила! Ну, бандюга!
Радость его была потешной, кое-кто заулыбался.
Костик вынул платок, приложил к разбитой губе, бесчувственно обвел всех глазами.
— Эх вы… Ну что вы за люди! Они тут все перерубят, загадят, а вам хоть бы что, на все согласны. Ребенок, он плачет, он жалеет, а вы! Ничего вам не надо. Ничего не жаль. Пустые души. Лишь бы пожрать да выпить. На что вам красота? Разве вы ее защитите?.. Быдло вы. Идите, паситесь…
Неизвестно почему все молча, даже сочувственно слушали его пробитый всхлипами голос, смотрели на бледное презрительно искривленное лицо. Первым опомнился Рычков.
