Оно оставалось на том месте с неделю, несмотря на то что совсем неподалеку часто слышался львиный рык. Обычно мы кормили гепардов под Охотничьей акацией, которая была видна из лагеря. Мы видели, как они, рассевшись на сучьях, поджидали свой обед. Меньше чем за два часа они управлялись с целой козьей тушей, причем Уайти виртуозно вспарывала брюхо добычи у задних ног. Теперь уже все молодые научились есть потроха и кишки — они их втягивали, как макароны, выжимая при этом содержимое. Пиппа была самой жадной — очень часто она старалась вырвать кусок изо рта у собственных детей, но они не поддавались и выдерживали томительно долгую игру в «перетягивание», не уступая своей доли и не подчиняясь мамаше. Одна только Мбили порой отходила, когда потасовка становилась чересчур жаркой, и, конечно, оставалась без еды. Поэтому я стала подкармливать ее еще больше, чтобы она набралась сил и смогла постоять за себя. Физически она была самая слабенькая, но ей всегда удавалось перехитрить сестер, когда нужно было достать козью шкуру из тайника, находящегося высоко в ветвях дерева. Я любила ее забавную манеру шалить, чтобы обратить на себя внимание, и наша взаимная привязанность становилась все сильнее — она, несомненно, понимала свое привилегированное положение и, хотя ей не нравилось, когда я к ней прикасалась, частенько ложилась рядом со мной и смотрела на меня. Однажды я взяла с собой альбом, но выяснила, что гепарды еще больше, чем Эльса, не любят, чтобы их рисовали. Казалось, они различают, когда на них просто смотрят, а когда рассматривают как натуру. Мне удалось запечатлеть на бумаге только спящих гепардов, да и то повернувшихся ко мне спиной.
Наконец ливни прошли, и только небольшие дождики иногда нарушали наш распорядок. По сравнению с последними неделями наша жизнь стала куда легче, но тут гепарды снова исчезли на целых три дня и заставили нас здорово поразмяться. Однажды на закате мы вышли к Ройоверу. Я очень люблю эту красивейшую реку, особенно в те часы, когда животные выходят на водопой и прибрежные кусты залиты золотым светом заката. Я слушала мирное журчание воды, как вдруг раздался странный трескучий звук, и я обнаружила двух дикобразов — их иглы торчали из кустов. Затаив дыхание, мы с Локалем следили, как животные шли к воде и подкармливались на ходу, шумно чавкая и обнюхивая листья и траву. Они подошли к нам на шесть футов, как вдруг один из них заметил нас. Он струсил, развернулся и, треща от страха всеми иглами, проскочил так близко от меня и Локаля, что мы могли бы достать его рукой. Озадаченный поведением своего приятеля, второй дикобраз подошел еще на три фута — мы не шевелились; он уставился на нас своими крохотными глазками, раза три нерешительно повернулся на одном месте и только потом заторопился вслед за первым. Я знаю о дикобразах очень немного, но помню, что даже львам их иглы могут стоить жизни. Эти вообще-то безвредные животные ведут ночной образ жизни, и меня удивило, что у них такое слабое обоняние.
С этими забавными существами я уже сталкивалась, когда мы жили в Исиоло. Недалеко от нашего дома была нора дикобразов. У некоторых из них были обычные черно-белые иглы, у других — черные с кирпично-красным. Дикобразы такой необычной окраски попадались впервые и вызвали большой интерес у зоологов. Не без труда нам удалось послать одну пару в лондонский зоопарк, и их там широко разрекламировали — но через некоторое время красный пигмент на их иглах превратился в обычный белый. Это произошло так быстро и неожиданно, что поспешно собрали целый консилиум, и дикобразов посадили на диету, богатую каротином, пока не восстановилась их необычная окраска. Стало ясно, что на окраску игл можно влиять при помощи пищи, но загадка наших дикобразов в Исиоло так и осталась нерешенной: они жили в одной норе, ели то же, что и остальные, однако только у них появилась иная окраска.
Последние дни нам не попадались следы гепардов. Но через пять дней семейство появилось у Охотничьей акации, и мы были удивлены, обнаружив, что их след ведет в обратном направлении к равнинам Кенмера; мы не могли понять, зачем им понадобилось охотиться в этих джунглях, когда они были совершенно сыты. Как ни странно, и на следующий день они опять отправились туда же. Мы нагнали их, когда они переходили реку в двух милях ниже по течению. Мне хотелось заманить их на сухую равнину возле лагеря, и я стала размахивать куском мяса. Пиппа тут же одним мощным прыжком перемахнула на наш берег. Молодые с тревогой смотрели ей вслед, но сами не смогли перепрыгнуть и шлепнулись в воду — только Мбили отыскала более узкое место и прыгнула, даже не замочив лап. Я впервые видела, как молодой гепард прыгает через речку, — котята предпочитали переходить вброд, тем более что здесь было достаточно мелко и можно было не бояться крокодилов. Никогда не видела я и того, чтобы семейство Пиппы играло в воде — совсем непохоже на Эльсу с малышами, которые обожали плескаться и плавать в глубоких местах; нередко они часами прохлаждались на отмелях. Правда, Пиппа плавала в океане, когда мы снимали «Рожденную свободной», да и то она решалась входить в море только вслед за мной, а сама никогда не шла в воду.
Хотя в этом отношении гепарды непохожи на львов, но напоминают их своей привязанностью друг к другу, по крайней мере в молодом возрасте, пока они с матерью. Дети Пиппы были дружной, отлично подобранной и веселой командой: Уайти — самая умная, Тату — наиболее дикая и независимая, а Мбили — самая дружелюбная, к тому же великая разведчица и невероятно потешная фокусница. Нам постоянно приходилось держать ухо востро, особенно когда дело касалось Мбили: она считала, что сумку с камерой, молочный бидон, корзинку из-под мяса, шляпу или бинокль подвешивали на дерево специально для ее забавы. Она лукаво поджидала, пока мы отвлечемся, потом хватала какую-нибудь вещь, трясла перед носом у сестер, дразня их, и в конце концов вся команда уносилась на равнину, разбрасывая наше имущество по высокой траве. Мы гнались за ними, пытаясь спасти свои вещи, пока их не изжевали или не разгрызли. Охота для молодых все еще была нелегкой задачей: трава почти везде достигла такой высоты, что гепардам было трудно заметить добычу, — только головы водяного козла или страуса проплывали над травой, но эта добыча была для гепардов слишком крупной. Если мы не приносили мяса, Мбили сразу же сильно худела. Голодные грифы неотступно следовали за гепардами, предупреждая всех вокруг о присутствии хищников, и это еще больше усложняло обстановку. Даже львам, по-видимому, с трудом удавалось нападать на добычу, и они стали появляться совсем редко. Так что я искренне удивилась, проснувшись однажды ночью от глухого рычания — я зажгла фонарик, и только это помешало льву, который уже переходил мостик, войти в мою палатку. Конечно, нашего семейства и след простыл.
Через два дня мы отыскали следы гепардов на дороге, проходящей мимо лагеря. Когда мы нашли их, они были крайне голодны; ясно, что Пиппа сознательно избегала заходить в наш лагерь — она же прекрасно знала, что там всегда есть мясо. Неделю спустя она повела молодых вокруг лагеря, но не зашла к нам поесть. Мы увидели их ближе к вечеру, и они пошли за нами, чтобы получить еду, но остановились в пятистах ярдах от лагеря. Хотя уже стемнело, нам пришлось нести им мясо: Пиппа ясно дала понять, что ни она, ни молодые не сделают ни шагу дальше. Она привела их в лагерь лишь один раз, когда там была заперта Уайти, и то на одну минуту. Меня радовало, что она позволяла подходить к детенышам только Стенли, Локалю и мне; значит, девять месяцев долгих изматывающих странствий по зарослям в поисках гепардов не прошли даром — молодые становились дикими, а этого я и добивалась.
