— Поздновато нынче убираешься, — посочувствовал я ему, угостя сигаретой. Он жадно задымил из моих рук. Пояснил:
— Как курить бросил, сон пропал. Чем на постели мытариться, дай, думаю, подмету лишний раз. А у тебя, вижу, опять гулянка?
Тут я заметил в стороне мурлыкающую «Волгу» с шашечным узором. Таксисту, склонясь к опущенному стеклу, я сказал:
— Велено передать четыре тысячи. Сдачи не надо.
Он кивнул, взял деньги и газанул. Лица его я не разглядел и так и не понял: много ему отвалил или мало.
Дядя Коля топтался за спиной.
— Гостевание, говорю, у тебя? Опять завтра не подымешься?
— Почему не подымусь? Сегодня собрались приличные люди. У всех зашита «торпеда».
— И у девок тоже? — усомнился дед.
— У девок по две штуки. Не наши, французские. Действуют безотказно. Пивка примешь, и поминай как звали.
— Это хорошо, — одобрил дед. — Сам-то не пробовал зашиваться?
— Мне не к чему. Я норму знаю.
Пока разговаривали да пока я расплачивался с таксистом, показалось, влажно-теплая ночь надвинулась ближе к дому. Тишина и звезды сошлись вдруг чудно, как в лесу. Не хотелось покидать нежные, обморочные объятия природы. Но приличных гостей оставлять надолго без присмотра было небезопасно. Дядя Коля потянулся было за мной в подъезд, но я его остановил, обещал попозже вынести согреться.
— Так бы оно, конечно… на ночь не грех по маленькой, — глубокомысленно заметил дед.
На кухне я застал картину кисти передвижников. Обе дамы, чуть не обнявшись, с рюмками в руках и с наивно-любознательными лицами слушали трезвого и мужественного Дему, который читал им суровые увещевания, облокотясь на холодильник и сопровождая особенно эффектные фразы красноречивыми жестами. Голос у него был замогильный.
— …живут неправильно. Пьянство, разврат, цинизм, запутанные, патологические отношения между мужчиной и женщиной — вот ярчайшие приметы времени. Кто сохраняет элементарную порядочность, представляется окружающим выродком. Общество отторгает такого человека…
Да вот вам, пожалуйста, типичный представитель необуржуазии, — возопил он, указуя на меня гневным перстом. — Нечистоплотен в связях, пьяница, дебошир, тайный коммуняка и при этом выдает себя за народного радетеля. К сожалению, и я отчасти такой же. Мы все утратили уважение к женщине как к матери, к сестре, мы видим в ней только примитивную партнершу по сексу, и самое ужасное, она ничего не имеет против.
— Что с ним? — спросил я у Наденьки. — Скипидару выпил?
Наденька пожала плечами. Зато Татьяна смотрела на моего мистически протрезвевшего друга с восхищением.
— Он все правильно говорит. Только капельку горячится.
О себе — да, — согласился я. — Но лично я, например, в каждой женщине вижу в первую очередь мать и сестру, а уж потом возлюбленную. Слово «секс» мне вообще отвратительно.
Передохнувший Дема загремел оглушительно, как включенный на полную мощность репродуктор:
— Девочки, не верьте ни одному его слову. Это оборотень! Он кует бабки из человеческой доверчивости. Тебе скажу прямо, Евгений: после сегодняшнего случая я уже никогда не пойду с тобой в разведку.
Я хлебнул водочки и скромно занюхал хлебной корочкой.
— А что сегодня случилось? — спросила Наденька.
— Он знает, — многозначительно изрек Дема и покачнулся, сдвинув с места холодильник. Только сейчас я заметил, что он напялил мои джинсы и повязал галстук прямо на майку. Это мне не понравилось. Он был раза в три крупнее меня.
— Порвешь штаны, заплатишь, — сказал я.
Обе женщины поглядели на меня с осуждением, а сам Дема наконец присел к столу, оторвавшись от холодильника. Я пошел в коридор ответить на телефонный звонок. Пока шел, был счастлив. То есть поймал себя на мысли, что сто лет не был так счастлив, как в этот душный вечер, который складывался из хрупких, давно забытых переживаний. Так бывает только в молодости, когда присутствие желанной женщины придает таинственное значение любому слову и жесту.
Звонил, разумеется, Саша Селиверстов. Он разыскивал пропавшую жену. Не поздоровавшись, спросил:
— Надюха не у тебя, случайно?
— Чего тебе взбрело в голову? Зачем ей быть у меня?
— Вы все не просыхаете?
— Да, не просыхаем. Демка-то совсем ополоумел. Несет какую-то околесицу. Хочу вызвать «неотложку». Не хочешь сам подскочить?
Чуткое Сашино ухо уловило натужность моего приглашения. Он застал меня врасплох, соврал я ему автоматически и неизвестно зачем. Первый раз, пожалуй, врал я милому другу, и повод был гнусный.
— Где она может быть? Обычно все же сообщает, когда задерживается, — пожаловался Саша.
— Да время еще детское, — произнес я еще более фальшивым тоном. — Может, по магазинам бегает?
Саша вернул меня на землю:
— Начало двенадцатого. Ты бы поглядел в окно.
— Ну и что? Сейчас ночных полно лавочек. Могла у подруги засидеться. Зачем думать сразу о плохом. Надя осторожная женщина, куда не надо не полезет.
— Чего-то ты темнишь, Женек. Или я ошибаюсь?
Уже совсем ненатурально я обиделся:
Да что за чертовщина! Один пьяный дурак житья не дает, теперь ты взялся. Когда это я темнил, вспомни? Это вы с Демой любители тумана напускать, а я всегда чист, как слеза ребенка. Хоть ты бы мне нервы не мотал.
— Боже, сколько слов! Ну-ну, будь здоров, допивайте водяру.
— А ты разве не придешь?
Саша молча положил трубку, и я представил, как он сидит сейчас у аппарата, печальный, одинокий, и думает скорбную думу. Догадаться о его мыслях нетрудно. Он думает, не наставляет ли ему рога любимая женщина и не участвует ли в этом мерзопакостном, но таком по-житейски обыденном действии человек, с которым они за много лет породнились, как братья. Но, возможно, я фантазировал: какие у него могли быть основания подозревать меня?
Вернувшись на кухню, я сказал:
— Извини, Наденька, но ты тут прохлаждаешься, а Саша с ума сходит. Ты ведь не предупредила, что задерживаешься. Он уже все больницы обзвонил, а сейчас звонит в милицию. Наверное, тебе все же лучше поскорее поехать домой. Дема тебя проводит. Ты проводишь Наденьку, старичок?
Наденька улыбнулась колдовской улыбкой:
— Как же ты изолгался, Женечка! Муж прекрасно знает, что я у тебя. Я ему записку оставила.
— Даже если так, — сказал я. — Все-таки час поздний, на улицах опасно. Да вот и Дема давно собирается домой.
— Я собирался? — удивился Дема. — Ты нас выгоняешь, что ли? Так и скажи. Чего крутишь, как хорек.
— Почему выгоняю? Живите здесь. Сашу, правда, немного жалко. Он чего-то психует.
