Дема Токарев отдыхал на третьем этаже в реанимации. Когда мы ночью приехали на «скорой», то его сразу отвезли в операционную и продержали там часа два. Я ждал, подремывая, на диванчике в коридоре. Вышел приземистый, лет сорока врач и присел со мной рядышком покурить. У него было лицо доброго, усталого моржа. Такие лица бывают еще у мясников в новых коммерческих магазинах.
— Крепко вашего товарища отделали, — сказал он. — Интересно, за что? Или просто так — пьяная разборка?
— Мотивы чисто политические, — ответил я. — Скажите, он оклемается?
Доктор ни за что не ручался. Пять ножевых ран, переломы рук, отбиты почки, тяжелейшее сотрясение мозга…
— Вы могли его и не довезти.
Довез-то бы я Дему в любом случае, живого или мертвого. Когда я там очухался, на лестничной площадке, то мы с ним были вдвоем, и мой милый товарищ лежал скрючившись в совершенно нелепой позе, которую трудно описать. Он напоминал собой горбатый тюк с тряпьем, из которого в разные стороны высовывались руки, ноги и голова. Пол вокруг тюка был в темных подтеках. Прежде чем идти за помощью, я кое-как его распрямил и положил поудобнее. Я слышал его хриплое дыхание и не верил, что он умрет. Дема принял на себя всю ярость подонков, которую мы должны были поделить поровну. У меня все было цело, не считая круглой шишечки на темени…
Я пошел на него взглянуть. В реанимацию ходу не было, но через стеклянную дверь издали я его увидел. Все было, как в кино: аппаратура, подключенный к ней через систему проводов и шлангов человек на высокой кровати. О чем он там думал, в своем одиноком пограничном плавании?
Спустившись на первый этаж к телефону, я позвонил Селиверстовым. Трубку сняла Наденька. Саша еще спал. Он был «совой». Наденьке я все рассказал — и про отца, и про Дему. Даже секунды ей не понадобилось на раздумье.
— Я сейчас приеду, — сказала она. — Где эта больница?
В который раз я был восхищен ею. Она приедет и будет ждать, пока Дема пробудится. Она подружится с дежурной сестрой на пульте и очарует врачей. Ее пропустят в палату. Через сколько бы времени Дема ни открыл глаза, она пошлет ему солнечные лучи надежды. Если на Наденьке были грехи, то она умела их искупать.
Через час городским транспортом я добрался до ипподрома и нашел свою машину в целости и сохранности. Бежевым бугорком она грелась на солнышке. В салоне я немного пришел в себя, отдышался и покурил. А то всю дорогу, особенно в троллейбусе, мне чудилось, что голова не моя, а чужая, наспех прикнопленная к моему туловищу. Эта чужая голова размышляла вразброд со всем тем, что было остальным моим существом, и все нацеливалась склонить меня на какой-то безумный поступок: вроде того, чтобы ворваться в ресторан, застать тех же громил на тех же местах и перестрелять их всех к чертовой матери, как любит выражаться наш президент. В машине голова, руки, ноги, сердце опять пришли в согласие, я включил зажигание, прогрел двигатель и покатил к Тане. Получасу не прошло, как был у ее двери, которая сразу распахнулась, и Татьяна за руку втащила меня в квартиру. Она была одета, как в театр, в строгий темный костюм, при макияже, с красиво уложенными волосами. И глаза блестели, как у наркоманки. А ведь, по моим подсчетам, еще не было и девяти утра.
— Ты чего? — спросил я. — Вроде чем-то обеспокоена? Ты одна?
— Я связалась с головорезом, — горестно призналась она. — Притом с бессердечным головорезом. Ты не мог позвонить?
— Откуда? Кофейком не угостишь?
Перед тем как пить кофе, я умылся в ванной. Но в зеркало старался не смотреть. Один раз увидел, как там мелькнуло чье-то незнакомое лицо, в ссадинах и с козлиным взглядом.
Когда уселся за стол, поглядел на Таню более внимательно и понял, что перед этой женщиной кривляться не надо. Она не предаст.
— Батя умер, — сказал я. — Друга порезали. А так все ничего. Если повезет, через месячишко с тобой поженимся.
Она подошла и прижала мою голову к своему животу. Нездешнее было мгновение, дотянувшееся, может быть, из юрского периода. Когда самка жалела самца, понимая, что без него пропадет.
— Помнишь, ты упоминала про некоего Михайлова? — спросил я, усадив ее рядышком. — Который может помочь?
Таня молчала. Ее лицо вблизи было беспомощным, и блеск в глазах потух. Сейчас это была обыкновенная, усталая женщина, озабоченная выкрутасами мужика.
— Я почему спрашиваю, — продолжал я. — Денежки хотелось бы вернуть. Не то чтобы я корыстолюбив, но сумма солидная.
— Не знаю, чем ты меня купил? Ничего в тебе нет привлекательного. Потрепанный, пьющий мужичонка средних лет. Да еще с придурью.
— На придурь и клюнула, — объяснил я. — Все женщины на это падки.
Она бережно поцеловала меня в губы.
— Ты очень страдаешь?
Не знаю, что она имела в виду, но я не страдал. Во мне зияла пустота. Даже яйцевидная шишка на черепе не болела. Напротив, я как бы внутренне посвежел и приосанился.
— Деньги надо вернуть, — повторил я. — Сведи меня с Михайловым.
Она вдруг вспыхнула:
— Да ты понимаешь своей дурьей башкой, что Алеша опаснее всех твоих обидчиков, вместе взятых? Попадешь к нему в лапы, а вдруг не отпустит? Про него солидные люди, не чета тебе, шепотком говорят. Кто был ему врагом, тех нигде найти не могут.
— Нам и нужен лихой человек.
— Нам? Ты, Женечка, по правде, что ли, в меня влюбился?
— Хватит трепаться. Ты можешь быстро связаться с ним?
— Я уже связалась.
— Когда?
— Вчера. Я Насте звонила.
— Жена его?
— Да. Замечательная девушка. Мы с ней на английских курсах подружились. Она ангел. Даже странно, как она с ним живет. Может, он ее заколдовал.
Чудно мне было слушать Таню. Она так уверенно ориентировалась в том мире, который я все же не мог принимать всерьез, считал его вымороченным, ублюдочным, порожденным общим распадом, обреченным на скорое исчезновение; но для нее он столь же реален и незыблем, как для меня в прошлом был мир университетских библиотек.
— Ты знаешь адрес?
— Знаю. Только надо заранее условиться.
— Звони.
Еще раз потянулись ко мне ее губы. Ей не хотелось никуда звонить. И я ее понимал. Она была в недоумении. До встречи со мной у нее был налаженный быт, красивые планы, не исключающие, вероятно, и брака с заезжим миллионером, — и вдруг все роковым образом изменилось. Вместо доброжелательного начальника, прихоти которого незатейливы и вряд ли идут дальше дежурной случки, вдруг подошлют штатного палача; а вместо миллионера с берегов Амазонки торчит круглая башка отечественного кретина. Понятно, женский умишко заметался, как птичка в клетке. Я помог ей разобраться.
— Мы над судьбой не властны, Танечка. Я твой мужчина, чего теперь горевать. Перестань сомневаться, тебе и полегчает.
