— Сережа, ты кого привел? — сказала она. — Это же вампир!
— Так уж и вампир, — усомнился Серго. — Обыкновенный маленький садист, зато какой забавный! Но я с ним поговорю.
Винсент сидел в чулане, в темноте и дрожал, как трясогузка. Серго попробовал с ним объясниться.
— Или ты веди себя нормально, никого не пугай, или завтра же отправлю тебя обратно в психушку, — сказал он. Винсент жалобно заухал. Сергей Петрович вытянул его за ногу на свет, чтобы получше разглядеть.
— Ну-ка, скажи, животное, тебе нравится кровушка? Любишь кровушку?
Винсент плотоядно крякнул.
— Скажи словами. Умеешь ведь говорить?
— Умею, папа.
— Зачем кошек поубивал?
Винсент попытался спрятать жабий взгляд, но глаза нагло выворачивались наружу.
— А пусть не мяукают!
Серго уже догадался, куда пристроить это свирепое, отвратительное чудо. Он отвез его в город и поселил в полуподвальчике на Зацепе под надзор тихого старичка Трофимова. Оттуда по мере надобности извлекал для редких, деликатных поручений, и спустя три года имя Винсента в окружении Серго стало нарицательным. Способности к мучительству были у него столь же естественны и непостижимы, как, скажем, дар импровизации у гениального музыканта. Жертвы, попадавшие в его мягкие, заботливые лапки, если изредка спасались, то впоследствии жили лишь воспоминаниями о часах, проведенных наедине с чудовищем.
Правды о Винсенте не знал никто. Даже тот первый врач, который в графе «Диагноз» написал: «Вялотекущая паранойя», сделал это наугад, повинуясь исключительно чувству служебного долга. Жестоко ошибались и те, кто принимал его за обыкновенного недоумка, несчастного ублюдка, коими так изобильно нынешнее время. Ум Винсента был остр и проницателен, что помогло ему отлично законспирироваться в среде совершенно чуждых его душе обывателей. Порождение любовного бреда проститутки и подыхающего от цирроза печени гробовщика, никогда не знавший женской ласки, Винсент давным-давно пришел к выводу, что послан на землю Создателем с почетной миссией звездного надсмотрщика, и втихомолку посмеивался над жалкими потугами жалких людишек, пытающихся его классифицировать, приклеить к нему какую-нибудь позорную бирку. В питомнике безумцев, который называется Городом, он один сохранил ясный рассудок и понимал, что дни человеческого рода сочтены. Клинические опыты, которые по наущению своего высшего покровителя он проделывал над некоторыми живыми тварями, еще более убедили его в этой мысли. Они так дорожили своими хрупкими тельцами, слепленными из воды и дерьма, как только выродок цепляется за прутья железной клетки, в которой его содержат. Они не заслуживали сочувствия и были обречены на вымирание, как бракованное изделие. Это была вторая, после ящеров, неудача Творца, поэтому Он так долго цацкался с людьми, посылая им знаки и откровения, а потом не пощадил и сына своего, но образумить человека было невозможно, как нельзя внушить благодать скорпиону.
К Татьяне Плаховой, ныне отданной на его попечение. Винсент испытывал более сложные чувства, чем обыкновенное любопытство экспериментатора. До этого случая он видел ее лишь однажды, да и то в дверную щель кладовки, куда хозяин запер его перед очередным деликатным поручением. Она прихорашивалась перед зеркалом в коридоре, подкрашивала губы и бровки и показывала язык своему отражению, не чувствуя, что за ней наблюдают. Потом из комнаты выскочил какой-то полупьяный детина (у хозяина были гости), схватил ее в охапку и так неистово смял, что она утробно запищала, а у наблюдателя в кладовке больно и чудно защемило в животе. Всего минуту длилась перед его глазами эта сцена, но он испытал жуткий приступ вожделения, который разворошил в дальних уголках его памяти что-то такое, чего там отродясь не бывало. Кончилось тем, что Таня Плахова (имя ее он узнал позже) все-таки справилась с насильником и влепила ему звонкую оплеуху, но при этом тело ее маняще и дивно содрогнулось, сотряслось грудями и полными бедрами, и впервые в жизни бедный Винсент, повалясь на мешки в кладовке, ощутил затяжной, мучительный, замешанный на страдании оргазм. Впоследствии он думал о ней постоянно, но встреч не искал, да и как бы он мог их искать, ведя хоть и замечательную, но совершенно подневольную жизнь. Он лишь был уверен, что рано или поздно Творец сведет их, иначе его миссия звездного надзирателя была бы напрасной. Когда вечером старик Трофимов привез его в офис и когда хозяин как-то необычно суетливо усадил его за шкафом в приемной и велел ждать, он сразу почувствовал гулкий сердечный толчок: вот оно! Он уже ничуть не удивился, спустя час увидя ее, и не удержался, высунул из-за шкафа башку и дружески ей подмигнул жабьим глазом. По бледному лицу Тани Плаховой метнулась тень страха, и она поскорее убралась в кабинет, где ожидал ее хозяин.
Ни одно словечко из их разговора не прошло мимо чуткого слуха Винсента, и все время он чудом балансировал на грани полуобморочного семяизвержения, нестерпимо страдая в предвкушении главного опыта жизни.
Сейчас среди ночи они были совершенно одни, отгороженные от мира бетонными стенами, и сквозь тонкую дверь он все явственнее, пуча ноздри, ощущал ее волшебный, цветочный запах.
Приказ хозяина был недвусмыслен:
— Не трогай, пока не закопошится! — но что значил приказ, если речь шла, возможно, об исполнении верховного предначертания.
Однако с замком пришлось повозиться: сначала он совал в него ногти, потом ковырялся гвоздем, изогнутым в форме буквы «Г», но все было безрезультатно. И вдруг, как из бездны, донесся ее ясный, спокойный голос:
— Ключи в столе у секретарши… Возьми их, дурачок!
Она сама позвала его! Так же как и он, она понимала, что наступила их роковая брачная ночь, и не желала уклоняться. Винсент не потерял головы и, прежде чем явиться к ней освободителем, проверил все запоры у входа в офис.
Таня Плахова успела хорошенько поразмыслить над своим положением: оно было печальным. Серго отключил телефоны, окно кабинета было схвачено железной решеткой, за дверью шебуршилось распаленное чудовище. Утром или днем, когда Серго уладит свои дела с Алешей, наступит ее очередь отвечать за содеянное, и как это произойдет, и что они с ней сделают об этом она старалась пока не думать. Да и думать особенно было не о чем: будет скверно, больно, длинно и бесповоротно. Но она ни о чем не жалела. Прежней жизни все равно не вернешь, а планов на будущее она давно не строила. Текущая минута исчерпывала суть бытия. Все ужасно просто. От прошлого можно отречься, если оно поганое, будущее непредсказуемо, зато текущая минута принадлежит только тебе, как глаз или палец. И вот уже вторую неделю, с появления в ее жизни смешного, нелепого, самоуверенного человечка по имени Вдовкин, эта тянучая, текущая минута наполнилась невероятным, солнечным смыслом. Она влюбилась в него на даче, когда он застенчиво потянулся к баночке с икрой, хотел намазать на хлебушек, но спохватился и сказал:
— Таня, попробуйте редиску и лучок. Вку-усные! А потому что — свои.
В похмельной, трагической любезности лысоватого мужчины прозвучала вдруг такая безнадежная нотка, что он сразу стал ей родным. Влюбилась, конечно, неточное, скучное слово, влюбляются мальчики и девочки, обуянные похотью. Таня пожалела его древней жалостью матери, сестры и дочери, и это диковинное чувство завладело ею целиком, как неодолимый хмель. Истошное одиночество, сочащееся из его окаянных глаз, уязвило ее душу. Это был миг прозрения. Если бы он прямо с дачи отвез ее к себе и уложил в постель, она была бы ему благодарна, но натужная канитель знакомства, когда произносятся ненужные, пустые фразы, тянулась еще день или два, прежде чем они, опустошенные и сирые, наконец приникли друг к дружке и разрыдались горючими слезами. Это тоже было невыносимым счастьем: плакать, упиваясь ответными слезами. Очищение наступает в отрешении от минувших скорбей.
