– Кто же я на самом деле? – в ее тоне я почувствовал предостережение – дескать, думай, прежде чем сказать, и сдрейфил, отступил.
– Хорошо, никого из себя не изображаешь. Ты такая и есть, умная, цепкая, упорная. Умеешь бороться за теплое местечко под солнцем. Но душа у тебя живая. Не дает тебе окончательно озвереть.
– Откуда такая уверенность, Володечка? – Теперь в ее голове прозвучала горькая нота.
– Поступок, дорогая, – вот мера всех вещей. Допустим, про дочку Гараева ты рассказала из желания ему насолить, но сюда пришла не поэтому. Не смогла отказаться, потому что человек в беде. Любая нормальная московская стерва отшила бы меня так, что я часа два сидел бы выпучив глаза от изумления. А ты сказала: хорошо, Володя, приду через сорок минут. А кто я для тебя? Чучело, совок, и хуже того – бывший интеллигент. С меня слупить нечего… поедем в Оксфорд, Машенька. Не добьемся толку, хотя бы прогуляемся. Я за границей не бывал, а ты?
– Заткнись! – отозвалась как-то вяло и залпом допила коньяк.
Через полчаса вышли на улицу. Осенний, сумеречный день светился желтизной, от асфальта тянулся голубоватый парок. Стелла уже спешила. Призналась, два-три часа – еще позволительная отлучка, а больше – ни-ни. Могут хватиться. Я проводил ее до приземистого «Опель-рекорда» цвета давленой брусники. Постояли около машины, взявшись почему-то за руки. Ее теплая рука удобно улеглась в мою ладонь, словно нашла себе, наконец, подходящее гнездышко. Может, долго стояли и со стороны, наверное, выглядели глуповато. Так даже мальчишки с девчонками теперь не стоят, будто охваченные первородной мечтательностью. Они если сплетаются на виду у всех, то в тесном объятии, имитирующем подступ к половому акту, а в руке у одного или у обоих обязательно зажата бутылка пива. Мы же стояли безгрешно – и мое сердце изнывало от давно забытой нежности. Потом я спросил деликатно:
– Ты ведь прилично набралась, дорогая… Как поедешь?
– Ничего, – ответила она. – Откуплюсь. А сам как?
– У меня «шестеха», менты не обращают внимания даже если на них наедешь. С меня больше полтинника не слупишь.
Стелла улыбнулась материнской улыбкой – и все еще не отнимала руки.
– Володечка, пообещай, что не наделаешь глупостей.
– Я позвоню вечером, хорошо? Скажешь окончательно – да или нет.
– Не надо говорить об этом по телефону.
– Значит, все-таки прослушивают?
– Лучше не рисковать.
– Тогда давай попозже опять встретимся? Когда проспимся.
– Не смогу. Вечером меня пасут.
Я поглядел по сторонам: поблизости никого, кроме одинокой молодой мамы с коляской, откуда торчала золотистая тыковка. Это меня умилило: надо же, кто-то еще рожает.
– Маш, мы тоже с тобой могли бы завести ребеночка. Тебе сколько лет?
После этих слов она отстранилась и направилась к машине, но я успел ее перехватить и обнять. Я поцеловал ее в губы и почувствовал, как ее язычок на мгновение скользнул в мой рот. Это был настоящий поцелуй, не притворный, не принудительный. У меня закружилась голова, словно спрыгнул с балкона.
– Маша, – прошептал я. – Дорогая.
– Ладно, – пробормотала она, – Сама тебе позвоню ближе к двенадцати, если будешь дома.
Села в «Опель», завела с полуоборота – и уехала. Растворилась в ознобном мареве Москвы. Нетвердо ступая и жалобно ухмыляясь, я побрел к своему «жигуленку».
ПОКУШЕНИЕ НА ЗАГОРОДНОЙ ВИЛЛЕ
К поместью Руслана Атаева Магомай подъехал около семи вечера, когда начинало смеркаться. Прикатил на стареньком «Пежо», который угнал с платной стоянки неподалеку от отеля. Рядом на сиденье в вольной позе раскинулась мулатка Фрося. Как обычно, у нее был такой вид, будто она на грани оргазма. Она и правда при легкой тряске в машине умела это делать не хуже, чем с мужиком. С Магомаем они были одного поля ягоды, но он редко прибегал к ее услугам, может, раза три за все годы. Фрося была убежденной сатанисткой, а это означало, что доверять ей нельзя ни в чем. С сатанистами он вообще предпочитал не иметь дела, хотя они всегда к нему тянулись, как к родному. Ни разу не участвовал и в черных мессах, от которых мулатка Фрося, по ее словам, балдела и улетала.
В Москве она появилась лет пять назад, по происхождению была мексиканкой и даже успела сняться в одном из самых любимых россиянами сериалов, в «Тропиканке». Сыграла трогательную роль невинной девушки, вроде нашей Золушки, которую в каждой серии насилуют злодеи, но, в конце концов, благодаря своей красоте, скромности и высоким душевным устремлениям, она находит нелегкое счастье в объятиях благородного мультимиллионера Хуана. Впоследствии у Фроси на родине что-то не заладилось, ее подставили на партии наркотиков, и пришлось рвать когти. Она удрала в Москву, рассудив (не без ума), что в этом городе ее не поймает никакой Интерпол. Быстро освоилась, за копейки выправила себе документы и прописку, и вписалась в рыночную среду, как белка в дупло. За два месяца овладела русским языком, купила квартиру на Арбате, завела множество полезных знакомств как среди братвы, так и среди чиновничьего люда. Оказывала услуги в основном в области черной магии, но иногда, если попадался солидный клиент, подрабатывала и натурой. Одна ночь с Фросей-Тропиканкой обходилась не меньше, чем в тысячу долларов, но те, кто раскошелился, уверяли, что еще недорого. Позже, когда выяснилось, что она сатанистка и владеет сокровенными тайнами вуду, ее авторитет поднялся до отметки не ниже районного префекта. Дела шли так хорошо, что для того чтобы попасть с ночевкой в ее трехкомнатную квартиру на Арбате, надо было записываться чуть ли не за полгода. Правда, ходил слушок, что некоторые из клиентов, приглашенные на пир любви, исчезали бесследно, но это никого не отпугивало, как не отпугивал такой поворот событий любовников Клеопатры. Пресыщенные буржуа, ошалевшие от халявных бабок, готовы были рискнуть головой ради удовольствия испытать страсть, какой она бывает в аду.
Филимон Сергеевич познакомился с ней при забавных обстоятельствах. Как-то после удачного отстрела зашел скоротать вечерок в ночной клуб «Дарьял», принадлежащий староватому бакинцу Шохе Шахиджану, про которого поговаривали, что он скупил уже половину Москвы (это, конечно, романтическое преувеличение). «Дарьял» славился тем, что сюда, по примеру английских клубов, не пускали всякую мелкую шваль, вырубая ее прямо на пороге. Короче, безопасное, тихое местечко, но и цены, естественно, соответствующие. Девочки здесь шли не ниже трехсот долларов за штуку, и даже игральные автоматы принимали купюры достоинством не ниже пятисотенной. У Магомая игра не клеилась, за час скормил рулетке две штуки, и в банчок спустил еще три. Огорчился, конечно, будучи бережливым человеком, но не сильно. В баре заказал питье и свиную отбивную, и тут как раз началась музыкальная программа. Филимон Сергеевич не был большим поклонником стриптиза, на сцену поглядывал одним глазом, хотя конферансье то и дело объявлял имена танцовщиц, среди которых сверкали и примы Большого театра, и звезды цыганских таборов, и гастролерши из «Мулен-Руж» и «Гардиан-опера». Его тонкий вкус коробило, что самые изысканные кульбиты вокруг пластикового шеста, имитирующего гигантский фаллос, заканчивались одним и тем же: трясением голых сисек и назойливой пробежкой среди гостей с выклянчиванием дополнительного вознаграждения. Но когда дородный конферансье, затянутый в короткое платьице трансвестита, со счастливым придыханием сообщил, что выступит с сольным номером известная и любимая в России, прославленная Фрося-Тропиканка, насторожился. Он давно собирался познакомиться с женщиной, о которой ходили невероятные слухи. Если хотя бы половина из них правда, думал он, у них обязательно найдется, о чем поговорить.
