Как-то я спросила напрямик:
- Лякушка, открой секрет, каким зельем опоила дурачка?
Ответ поразил меня глубинной мудростью, какой от нее не ожидала.
- Никакого зелья, милая Нации, - сказала с неожиданной грустью. - Он беспомощный, как скворушка на ветке, и я люблю его, как всех своих нерожденных детей. Я его единственная защита. Ванечка об этом знает. Вот и весь секрет.
Я не поверила, это не могло быть правдой, но в принципе если существует любовь, о которой писали поэты в прошлом веке, то она должна быть только такой, как у Гуревича с Вагиной. Все остальное туфта, "Сказки Венского леса". Я тоже хочу, чтобы мои дети были похожи на седенького Ивана Захаровича с банком "Анаконда" в кармане. Честь тому, кто навеет нам сон золотой.
Ляка собралась в Анталию, чтобы потрахаться с турками, которые ей очень нравились как любовники. По самоотдаче, уверяла она, их можно сравнить с нигерийцами, на худой конец с австралийскими пигмеями, про которых вообще рассказывают чудеса, но Ляка их еще не пробовала. Меня тащила с собой, потому что одной ехать скучно. Стыдила:
- Ну что, в самом деле, Надин? Подумаешь, в борделе поработала. Гордиться должна, мир такой же бордель, как в твоих Эмиратах. Разве нет?
Я возражала вяло:
- Не говори чего не знаешь...
- Да я хоть сейчас бы, добровольно, но не могу рисковать. У меня Ванечка на руках. Две недели - все, что могу себе позволить. Надька, не дури! Развеешься, турка себе заведешь. Ох они какие, как огурчики малосольные! Враз все забудешь - После первой палки. За мой счет, Надин.
Мамочка не осталась в стороне:
- Поезжай, доченька, не думай ни о чем. Вагиночка плохого не посоветует.
После смерти отца она так и не оправилась до конца, умственно сильно сдала, и последняя фраза свидетельствовала, что рассудком вернулась в детство. И я поехала, дала себя уговорить. В конце концов, какая разница, где слезы лить?
Поехала - и не пожалела. Перемена обстановки, теплое море, черное вино, фрукты и цветы, долгие сны в номере люкс подействовали благотворно, душевное оцепенение начало спадать, как старая змеиная кожа. Стоял лучезарный май, и тот клочок побережья, где мы очутились, напоминал рай, каким его в смелых мечтаниях представляет себе какая-нибудь старшеклассница из Замоскворечья, у которой родителям не на что купить упаковку нормальных прокладок. В первые дни я только и делала, что бултыхалась в воде, пила, жрала и спала, при этом Ляка вела себя с такой деликатностью, какой я от нее не ожидала. Я ее почти не видела. Едва обосновались в отеле, за ней приехали два тучных, с лоснящимися рожами и крокодильими улыбками турка и увезли неизвестно куда. Хотели и меня прихватить, но Ляка шаловливо погрозила им пальчиками:
- Нет, мальчики, это пока не ваше!
Турки понятливо закивали, а один с такой силой хлопнул себя по жирным ляжкам, что люстра закачалась.
Потом Ляка иногда возникала в номере, чтобы переодеться, забрать что-нибудь из вещей, но не надолго, на минутку-другую. Волосы у нее стояли дыбом, и ее трясло словно в затяжном оргазме. Но когда обращалась ко мне, глаза теплели.
- Как ты, кроха? Не скучаешь? - Все хорошо, Вагиночка. Отдыхай спокойно.
- Надеюсь, скоро ко мне присоединишься? Есть кольные варианты.
- Ой, не торопи, пожалуйста!
Ко мне постепенно возвращалась воля к жизни, и вид обнаженного мужского тела перестал вызывать тошноту. На пятый вечер уже без особого внутреннего принуждения спустилась в бар, чтобы пропустить рюмочку перед сном. По пути, привлеченная музыкой, завернула на дискотеку.
В небольшом помещении, освещенном настенными факелами, билось в падучей человек сорок, ничего интересного, и я повернула обратно, но встретилась взглядом с молодым мужчиной, сиротливо притулившимся у стеночки. Мужчина вскочил на ноги и учтиво поклонился. У него были хорошие манеры, и я его узнала. Несколько раз видела в ресторане за обедом и на пляже. Кажется, он отдыхал с женой и дочерью, во всяком случае, появлялся в сопровождении сухопарой блондинки выше его на голову и вихлястой девчонки лет пятнадцати. Сам был пухлый, ухоженный мужичок неопределенной внешности, по социальному статусу явно принадлежащий новорашенам. Его можно было спутать с немчиком, тут, как и русских, было предостаточно, если бы не мобильник, постоянно зажатый в кулаке, и специфическое, уныло-нагловатое выражение лица, характерное для отечественных ворюг. На меня он глаз положил с первой встречи, но даже в моем заторможенном состоянии по въевшейся охотничьей привычке я сразу, на подсознательном уровне, отмела его как возможную добычу. Какой-то поляк, да еще окруженный семейкой... При любом раскладе игра не стоила свеч.
Зато улыбка у него была хорошая, жалобная, как у проголодавшегося телка.
- Хотели потанцевать? - спросил он.
Я невольно задержалась. В маленьком фойе никого, кроме нас, не было, но через открытые широкие двери видно, как извивался разгоряченный молодняк, словно рыбеха в котле.
- Нет, не хотела... Вы почему один?
- Дочь сторожу... - указал рукой в зал. - Чтобы в кусты не увели. Приспичило подергаться перед сном.
- А-а... - Говорить больше было не о чем, приличия, принятые между земляками, соблюдены. - Что ж, cпокойной ночи.
Мужчина нервно переступил с ноги на ногу.
- Может, выкурим по сигаретке? - Это была почти мольба, и я откликнулась.
- Здесь?
- Можно в баре. Тут рядом, за углом.
- Не прозеваете дочурку?
- Не такая уж она дурочка... Хотя, знаете, четырнадцать лет - опасный возраст. Всегда лучше подстраховаться... За несколько минут, надеюсь, ничего не случится.
- Рисковый вы человек, - осудила я.
Через минуту сидели в глубине полутемного бара с коктейлями "Ночи Кабирии". Познакомились. Его звали рустам. Фамилия - Петренок. Отчество - Феоктистович.
Элитный набор.
Разговор тянулся как-то нудно, неопределенно. Когда снимаешь клиента, есть некоторые приемчики и правила, но когда девушка в моем состоянии, измученная борделем, то не знаешь, как себя вести, теряешься, тем более имея дело с новорашеном. Они все немного чокнутые, или, как считает Оля Иванцова (ох высоко теперь летает), они все мутанты. Но при этом им очень хочется выглядеть нормальными хозяевами жизни, не хуже тех, какие представлены в американских фильмах. Абсолютно уверенными в себе и ничего не боящимися. Они обзаводятся женами, детьми, любовницами, иномарками, загородными виллами, секретаршами, богатыми офисами, носятся по всему миру, соря деньгами, как мусором. Глубокомысленно рассуждают о ценах на бирже, о правах человека, да обо всем на свете, о чем пишут "Коммерсант" и "Московский комсомолец", но в головах у них страшная каша. Новорашен непредсказуем. От него никогда не знаешь, чего ждать: то ли отвалит по настроению пачку бакcoв, то ли, на что-то обидевшись, подошлет киллера. Они отнюдь не идиоты, потому и сами себе не рады.
