– Мишенька, у меня неприятность, – пожаловалась Таня. – Можешь меня выручить?
– Что с тобой?
– Тут небольшая заварушка, и Витеньку Строгова кокнули. Приезжай, пожалуйста, за мной.
– Где ты?
Таня назвала адрес: Коньково…
– Ты приедешь?
– Да, приеду.
Таня повесила трубку и взглянула на Лошакова так, словно увидела впервые. У нее было чудное лицо, какое-то подмокшее. Лошаков доложил, что Гоги затрудняется в размере суммы и приглашает ее выпить. По дороге они снова повстречали Леву Клопа, который уже добрался до противоположной от стойки стены.
– Мадам, – церемонно прогундосил он с пола. – Вам не попадался на глаза мой зубной протез?
– Левчик, не переживай, купишь новый.
– Да, но это будет уже пятый по счету, – в отчаянии воскликнул бармен с Дикого Запада.
В зале женщина-врач уговаривала Гоги немедленно ехать в больницу, но сама была уже без халата и без платья, и Гоги, самодовольно похрюкивая, сосредоточенно прилаживал ее в какую-то хитрую позицию на рулеточном столе с намерением заняться натуральным мужицким делом. Один из его подручных заботливо сметал веничком с сукна хрустальные осколки.
– Гони десять лимонов, Гоги, – объявила Таня, – и я испаряюсь, чтобы тебе не мешать.
– Как может мешать красивый женщина, вай! – Гоги с сожалением поглядел на распростертую на столе врачиху. – Не получится сейчас, дорогая, нет. Очень больно плечо. Ранил пулей, гад.
Женщина приподнялась и села на столе, ничуть не обескураженная.
– Ну и нечего затеваться. Поедем в больницу, надо рентген сделать. Нельзя с этим шутить.
– Я жду, Гоги, – напомнила Таня. – Десять лимонов с тебя.
– Откуда я знаю, что ты не в доле с этими чурками.
– Я свои фишки ставила, ты же видел.
– А это кто с тобой? – Гоги ткнул пальцем в Лошакова.
– Мой друг и свидетель.
Гоги махнул рукой, и двое крепких белобрысых парней, подхватя Лошакова под локотки, мигом удалили его из зала.
– Зачем нам свидетель, вай?
– Гоги, не горячись!
– Кто горячится, Таня, детка! Я тебе в том году что предлагал, да? Ты очень гордая. Адрес мой помнишь? Завтра приходи. Гоги не жадный, нет. Гоги влюбчивый.
Тане он нравился: упитанный горный козел без всяких комплексов. Голый до пояса, с перебинтованным плечом, мускулистый, стоически перемогающий боль – хоть сейчас на случку. Но она никогда не играла по чужим правилам.
– Завтра приеду, – пообещала, – но бабки верни мне сейчас.
Мирный торг прервало появление двух милиционеров, сержанта и капитана. Увидя их, Гоги поморщился, что-то шепнул нукерам. Тут же на столе появился коньяк и тарелочки с закусками. Угощение доставил Лева Клоп.
Капитан, рослый детина лет сорока, почтительно пожал небрежно протянутую руку Гоги:
– Позвонили, стреляют. Я сразу кинулся. Какая помощь нужна, Гоги? Что за налет?
– Зачем помощь, дорогой?! Сами управимся. Ребята быстренько приберутся. Пей вино! Рад тебя видеть.
Лева Клоп разлил коньяк в хрустальные стаканы, с поклоном подал гостям. Капитан и сержант чинно выпили, дружно крякнули, кинули в пасти по лимонной дольке.
– Хватит! – вдруг завелась женщина-врач, успевшая облачиться в белый халат. – Немедленно в больницу, Гоги! Прошу посторонних покинуть помещение. Вы что, не видите, он еле живой?!
Гоги тоже хлебнул коньяку и закурил.
– Не верещи, Нинуля. Где здесь посторонние? Все свои… Левчик, пригляди туг за всем, чтобы к утру было чисто. Откроем как обычно. Гость не должен страдать из-за каких-то хулиганов. Пусть приходит, отдыхает.
– Все будет чин чинарем, хозяин, – прошамкал Лева. Гоги, нахмурясь, потянулся к рубашке, и двое нукеров помогли ему в нее влезть. В эту минуту прибыл Миша Губин. Он сзади подошел к Тане, тронул за плечо:
– Поехали отсюда. Витюню вынесли. Отвезут в морг.
– Кто такой? – спросил Гоги. – Почему командуешь?
Побледневший Лева Клоп что-то гукнул ему на ухо.
Милиционеры невзначай заступили Губину за спину.
Среди нукеров, а их было поблизости человек пять, тоже произошло какое-то передвижение, словно ветерком на них подуло. Было удивительно, что появление одного мужчины, невысокого, облаченного в тренировочный адидасовский костюм и в американские пехотные ботинки, вызвало такую нервозность. Гоги радостно воскликнул:
– Больше нет вопросов, узнал тебя, дорогой! Будь гостем, осуши бокал. Тут, правда, у нас маленькая неприятность. Дикий гунн налетел среди белого дня.
Губин смотрел только на Таню, все остальное его не касалось.
– Едешь или нет? – повторил он раздраженно.
Танино сердечко непривычно обмирало.
– Гоги зажал денежки. Пусть отдаст – и поедем.
Губин перевел пустой взгляд на хозяина. Гоги его укорил:
– Неучтиво, брат. Я с тобой разговариваю, ты со мной нет.
– Извини, не расслышал. Окажи любезность, рассчитайся с этой женщиной. Я ведь спешу.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга.
Кажется, впервые за весь этот нелегкий для Гоги вечерок радушная улыбка медленно сползла с его лица.
Словно укол, который сделала врач, вдруг перестал действовать и боль вгрызлась в плечо раскаленным сверлом. На этой территории, в этом притоне Меридзе был царьком, но в сложной подпольной иерархии, конечно, стоял неизмеримо ниже Губина, и оба это понимали.
Однако это не давало пришельцу права вести себя с такой подчеркнутой наглостью. Он не должен был ставить Гоги в положение, когда тот мог потерять свое лицо.
Слишком много зрителей с любопытством прислушивалось к их разговору. Гоги был на грани нервного срыва.
Да и то, сначала первобытные степняки с бессмысленной пальбой, потом оборзевший русачок, хамоватый и спесивый, как все Иваны, но у которого в подчинении, увы, целая армия стрелков. Придавить бы гаденыша к ногтю, но как? Нервный срыв мог выйти боком.
– Спешишь? – переспросил Гоги, поднеся стакан к губам. – Как обидно! В кои веки заглянул добрый человек и сразу спешит. Выпей коньяк, Губин, хороший коньяк. Митакса греческий.
У Губина был свой резон: мелких паханчиков всех мастей набилось в Москву, как вшей, со всеми не перетолкуешь.
– Я на режиме, – сказал он. – Не пью и не курю. Гони башли, любезный, и мы отчалим. У тебя тут и без нас хлопот полно.
