Я молюсь за него, каждый день молюсь, но этого недостаточно. Нужно, чтобы сам, сам!
Иван не желал участвовать в шутовской сцене, маялся, ерзал на стуле и злился оттого, что Алеша, этот упырь, без сомнения, видит, как его, опять же по-щенячьи, корежит. Мука была в том, что Михайлов за все время знакомства ни разу ничем прямо не выказал своего превосходства, но не было минуты, чтобы Иван почувствовал себя с ним на равных. Более того, возможно, Михайлов и не подозревал, какая между ними тянется нешуточная, непримиримая борьба. Всегда держался с сыном покойного друга учтиво, чуть насмешливо и добросердечно. То есть, судя по всему, испытывал к нему такие же чувства, какие сам Ванечка испытывал, допустим, к озорной и коварной Нине Зайцевой, не принимая ее вполне за человека. Но и это был всего лишь обман зрения. По представлению Ивана грозный и пропащий Алеша Крест не мог вообще ни к кому питать человеческих чувств. Все люди делились для него на две категории: на тех, кто, хотя бы абстрактно, был ему чем-то опасен, и на тех, кого он уже полностью подмял под себя. Дорого бы дал Иван, чтобы знать, о чем они беседовали с отцом в долгие, беспросветные лагерные ночи.
– Говоришь, покаяться? – удивился Алеша. – Но в чем же мне каяться? Грехов-то на мне нету.
Он произнес это с таким просветленно-искренним выражением и даже с обидой, что Нина не выдержала и прыснула в кулачок, точно ее ущипнули.
– Не кощунствуй, Алеша! – попросила Ася.
– Да нет, я правду говорю. Какие грехи? Бедных не грабил, слабых не обижал, воюю всю жизнь как раз с врагом рода человеческого. Твой Бог меня давно простил. Если он есть.
– Алеша! – воскликнула Ася. – Умоляю тебя!
– О чем умоляешь?
– Алексей Петрович в добром расположении духа, – заметил Иван. – Ему угодно порезвиться.
Алеша и на него поглядел с удивлением:
– Ты что же, Вань, тоже святошей заделался?
Ниночка хихикнула вторично, и уж совсем неприлично.
– Вот истинная греховодница, – ткнул в нее пальцем Алеша. – Не была бы твоей невестой, Вань, ее бы завтра надо на костре сжечь. Тебя как зовут, девушка?
– Нина, – сказала Нина восторженно.
– Вот что, Нина, ступай пока на кухню, у нас будет небольшой семейный разговор.
Нина рванулась было прочь, чуть не опрокинув стул, но Иван поймал ее за руку:
– Сиди, не прыгай. Ты не кузнечик.
– Ничего не понимаю, – сказал Алеша. – Все какие-то возбужденные, может, перепились вчера? Давайте тогда перекусим да похмелимся.
Перекусывал и опохмелялся Алеша, по существу, в одиночку, зато с аппетитом. Метал все подряд: жаркое, осетрину, пирожки с капустой и пирожки с изюмом и осушил бутылку сухого вина. Иван отказался поддержать трапезу принципиально, сославшись на режим.
Нина и Ася поужинали раньше, да и не до еды им было. Нина, которая по Ванечкиному капризу как бы нарушила волю Креста, была в каком-то трансе и уже не хихикала, а хохотала как безумная по всякому поводу;
Ася со скорбной гримасой наблюдала, как управляется с яствами бывший суженый. Больше всего она поражалась тому, что Алеша совсем не меняется внешне. Все старели вокруг, умирали и чахли, жизнь катилась под уклон, а он был все тем же неодолимо прелестным отроком, который однажды, в незапамятные времена, вывалился перед ней у выхода из метро и с ангельской улыбкой, без предисловий попросил о любви. "Научи меня!" – потребовал он. Она и научила, не смогла отказать, хотя была мужней женой. Да кто бы и в чем мог ему воспротивиться! Сегодня Алеша хозяином распоряжается по Москве, и не будет ничего удивительного, если завтра так же легко перешагнет через все океаны. Он был драгоценным подарком ее судьбы, но одного она так и не поняла: кто же он такой? Посланец ли небес, сошедший на землю с мечом, или исчадие тьмы. Впрочем, с годами этот вопрос потерял остроту. Он таков, каким уродился, если что-то с ним случится, мир для нее останется скучен и сер.
– Вот так-то, – Алеша удовлетворенно похлопал себя по набитому животу. – Спасибо, Асенька. Хоть кто-то из женщин не разучился готовить.
– Кушай еще, ты салат не попробовал.
– Лучше сына покорми, он у тебя вытянулся, как глист.
Бедная Нина покатилась со смеху, еле Иван успел ее подхватить, чтобы не свалилась на пол. Алеша взглянул на нее с осуждением:
– Все же, Иван, нам надо потолковать наедине.
Ася молча встала, взяла девушку за руку и увела из комнаты, хохочущую и повизгивающую.
Алеша долил в рюмку вина, закурил.
– Хорошая у тебя невеста, Вань, повезло тебе. Никому только ее не показывай, отнимут.
– Это мое личное дело, – сказал Иван.
– Конечно, конечно, – Алеша откинул голову, закрыл глаза, отдыхая, о чем-то задумался.
– Эх, Ванечка, грубишь напрасно. Норов прячь в рукаве, как нож. Это тоже наука.
Иван молчал.
– Мать сказала, ты на работу устроился. Куда, если не секрет?
– Это тоже мое личное дело.
– Не совсем Вань, вот тут не совсем. В говно вляпаешься, вытаскивать мне придется.
– Да с чего вы взяли?! – вспылил Иван, аж побледнев, – Почему именно вам придется вытаскивать? Кто вы мне такой?
– Твой отец был мне братом.
– И все у вас было общее, – добавил Иван. – И нары, и женщина.
Алеша озадаченно почесал щеку.
– Ладно, мимо проехали… У меня есть к тебе предложение, но даже не знаю, говорить ли. Чего-то ты сегодня вертишься.
– Не нуждаюсь ни в каких предложениях.
– Учиться поедешь в Англию?
– Чего?!
– Приглядели мы с Настей солидный частный колледж. С полным пансионом. Все расходы на мне.
– Кто такая Настя?
– Жена моя. Святая женщина.
Наконец-то Иван улучил минутку для маленького торжества;
– Не хочу.
– Почему? Получишь настоящее образование.
– Если и буду кому-то чем-то обязан в жизни, то только не вам.
Алеша притушил сигарету в пепельнице. Он не был огорчен, но на юношу смотрел с сожалением:
– Пора взрослеть, Вань. Занятия с октября, подумай. Посоветуйся с матерью, с Филиппом. Кстати, насчет матери. Мы ее с твоим отцом не делили, мы ее любили оба. Чувствуешь разницу?
Иван сидел красный, точно в бане. Минута торжества минула никем не замеченной. Алеша пошел на кухню попрощаться с женщинами. Он везде был в своем праве и на своем месте. Везунчик, которого природа наделила даром повелевать. Иван ему не завидовал. Каждому свое, сказано мудрецом. Он не хотел карабкаться вверх по чужим головам, как по ступенькам. Для настоящей свободы человеку ничего не нужно, кроме присутствия духа.
