— Теперича так. — Он нагнулся и отцепил поводок от ошейника. — Ступай к себе и жди. Лекарство сам принесу. Небось не терпится, а?
На сей раз Анита не замычала. По блеску насупленных глаз догадалась об его умысле. Сам принесет. Значит, очередная попытка. Она и так ждала ее со дня на день. Наставник слишком долго терпел — и весь извелся. Какие бы указания ни оставил Желудев, Анита знала, что рано или поздно этот зверюга возьмет ее. Он с самого начала настроен на ее волну. Раскатывал ее, как косматый мишка запечатанный бочонок с медом. Больно не терпелось откушать сладенького. Отчасти она ему сочувствовала. Он не властен над собой, его сознанием и поступками руководили дремучие инстинкты. Ее несколько раз обыскивали, чтобы — не дай господи — не спрятала еще какой-нибудь иголки для защиты. Да не было у нее больше ничего. Даже воли почти не осталось.
И все же ему не светит. Она, графинечка Анна Иоанновна, ведь тоже не вольна над собой. Никто ни над кем не волен. Это тоже ее здешнее открытие. Надо всеми земными тварями царит провидение.
У себя в комнате с зарешеченным оконцем она разделась до пояса и обмылась из кувшина, растирая тело маленьким кусочком хозяйственного мыла. Потом натянула теплый свитер, легла на кровать и стала ждать, как он велел. Ее ничто не беспокоило, напротив, на душе было радостно, как перед Пасхой. Быстрее бы только, быстрее. Зачем дальше тянуть. Последний день Помпеи.
Ей удалось задремать, и она не слышала, как Зубатый проник в комнату и притворил за собой дверь. На кровати уселся плотно, как к печке притулился. Подал стакан воды и три разноцветных драже.
— Мериканосы тоже люди, — объяснил солидно. — Для нас стараются, а мы не ценим. Такие уж мы есть от природы. С нами чем добрее, тем мы кусачее. Говори, разрешаю. После отбоя можно.
Анита поспешно проглотила гостинец. Бывало, по изгибу воспитательной мысли Зубатый в последний момент отнимал лекарство. Таблетка подействовала сразу, по телу разлилось блаженное ощущение покоя. Кузьма Витальевич улыбался поощрительно, чем-то был доволен. Видно, не сомневался в успехе намеченного дела. Ткнул перстом в самодельную книжную полку — единственное украшение комнаты. Книги для чтения сам подобрал. Доставил из своей личной библиотеки. Он придавал этому большое значение. Книги входили в разработанную им систему перевоспитания. На полке выстроилась в ряд красивыми корешками вся серия «Вор в законе», отдельно стоял увесистый, нарядный, подарочный том — сборник похабных анекдотов. Больше ей ничего читать не дозволялось. «Оттого у барынек-мармеладок и ума нет, что со младенчества их всякой дрянью пичкают. А тут тебе полезное чтение, про самую правду жизни. Хотя бы поймешь, чем народ дышит».
Ежедневно он требовал у нее отчета о прочитанном, и ей поневоле пришлось заглянуть под одну из пестрых обложек. Не без любопытства, надо сказать. В первый приезд (кажется, сто лет назад) она обратила внимание, что именно такими книжками со страшными картинками на обложках завалены все прилавки в Москве. Тогда лишь мелькнуло мимо сознания: ничего особенного. К такому она и на Западе привыкла. Там тоже есть книги и книги. Но в России все всегда не так просто, и любое обезьянничание имеет свой тайный, сокровенный смысл. Вроде чего особенно мудрить: вестернизация, дебилизация, превращение людского поголовья в стадо, как и по всему миру… И все же, когда прочитала наугад несколько страниц про знаменитого вора в законе, опешила. И уважительно подумала о наставнике: прав Кузьма Витальевич. Если Россия стала такой, как в этих книжках, то другой ей уже не бывать. Из абсолютной пустоты не может родиться что-либо возвышенное или просто человеческое. Со страниц веяло тихой, спокойной жутью. Аните не понадобилось напрягаться, чтобы понять, отчего такое ощущение. Весь этот книжный выморочный воровской бред, выдаваемый за смысл бытия, каждой строчкой, каждой буковкой противоречил христовым заповедям, да и всему тому, что люди всегда почитали за добро. Долго Анита читать не могла, слишком тошно, но Зубатому соврала, что одолела чуть ли не половину библиотеки. Зубатый не поверил, но отозвался одобрительно. В том смысле, что иное вранье намного лучше подлой правды.
Сейчас, указав на полку, вернулся к тому же самому:
— В этих сочинениях, Аня, все твое будущее. Либо войдешь в разум, поймешь, как под хозяином жить, либо сгинешь тварью бесполезной. Будешь ползать по зоне на брюхе, пока не сдохнешь. Ты когда-нибудь думала, зачем родилась?
Анита отрицательно покачала головой. По прицельному взгляду Зубатого, по ласково-назидательному тону чувствовала, что роковая минута приближается.
— Правильно, что не думала. Бабе думать не положено, да и нечем. Нынче хочу тебе последний предварительный экзамен сделать. Готова ли ты к нему?
Анита промолчала.
— Давай не повторять былых ошибок, — почти по-человечески попросил Зубатый. — Ты ведь понимаешь, чего от тебя требуется. Тихо скидай штанишки, обнажайся помаленьку и совместно проведем изгнание беса, который покамест в тебе сидит. Сделаем все по доброму согласию, и начнется у тебя иная жизнь. Сразу позвоню Желудю и доложусь, что невеста готова. Почему молчишь?
На душе у Аниты было гадко.
— О чем говорить, Кузьма Витальевич? То, что вы задумали, у вас все равно не выйдет.
— Почему? Неужто брезгуешь стариком?
— Жалко вас, — призналась Анита. — Но не могу.
— Почему? За плоть цепляешься? Плоть — это грязь, высок лишь дух в человеке.
— Не могу, — повторила Анита, отвернувшись к стене. — И не просите.
В Зубатом произошла внезапная, пугающая перемена. Он вдруг заострился ликом, напрягся, а на мозолистых руках, протянувшихся к ней, проступили узловатые черные вены. Внезапно выросшими, как у волка, когтями проскреб ее всю, от живота до подбородка. Попутно смял груди и погрузил пальцы в мякоть шеи. Сказал, будто в трубу подул:
— Мне тебя, козявку, просить не о чем. Это ты, дура, умолять будешь, чтобы приласкал, помиловал, да поздно будет.
Анита поняла: ждать больше нечего, ничего хорошего уже не дождешься. И сделала то, что должна была сделать. Получилось отлично, потому что заранее все продумала. Подождала, пока насильник немного увлечется. На это ушло время. Зубатый, не получив ответа на угрозу, скинул халат, под которым ничего не было, кроме жилистых, бугристых мослов, неторопливо раздвинул ее ноги и начал как-то чудно, боком вдавливаться в нее. Анита оценила изощренный любовный прием, приводящий жертву в состояние безусловного смирения, какое, возможно, охватывает человека, попавшего под медленно двигающийся железный каток. Дождавшись, когда хрипло сопящая, скользкая тыковка Зубатого поднялась и уперлась ей в грудь, сняла с тумбочки глиняный кувшин с водой, из которого недавно совершала омовение, и со всей силой обрушила на череп сладострастника. Кувшин разбился, вода пролилась на белье — и раздался такой же звук, какой бывает, когда на полном ходу лопается шина. Зубатый затих, прекратив поступательное движение. Анита перевалила его на бок, сняла с редких волосенок прилипшие черепушки. С искренним сочувствием спросила:
