Мужчина прыгнул сзади из кустов, и если бы не реакция Егорки, успевшего качнуться в сторону, клинок точно вонзился бы ему в шею, а так – лишь полоснул по левому плечу. Егорка, крякнув, сбросил с себя тяжелую тушу, но и сам припал на колено. В свете луны нападающий показался ему огромным, как ожившее дерево, и вместо башки у него вроде надвинут пенек с сучьями. Позже выяснилось, что налетчик спасался от мошкары солдатской шапкой-ушанкой.
Поднялись одновременно, и Егорка предупредил:
– Брось нож, дяденька. Поранишься впотьмах.
Хриплым голосом бандит ответил:
– Я тебя, сучонок, аккуратно разрежу на ленточки.
Куда ты теперь денешься.
Он не шутил, и впервые в жизни изведал Егорка веселый азарт боя. Он не сдрейфил, не сомлел, а испытал пьянящее чувство, будто в легкие хлынул чистый кислород. В ту ночь он поверил, что, как и Жакин, как и матушкин сожитель Мышкин, родился воином, а не бледной спирохетой. С такой верой жить проще.
Бандит шел враскачку, делал пасы, пригибался, как для прыжков, и видно было, что драчун матерый, но учился в подворотнях; движениям не хватало гармонии космических струй, к чему приноравливал Егорку старый учитель, познавший науку боя от великих единоборцев. У Егорки на поясе тоже болтался тесак, прекрасное оружие с длинным лезвием, но он решил воспользоваться им лишь в крайнем случае.
Он отступал, стараясь не споткнуться. На ногах кроссовки с толстой подошвой – удобная обувь, не стесняющая ступню.
– Не убежишь, – прохрипел бандюга, – куда тебе бежать.
Егорка сделал вид, что оступился, и противник воспользовался этим, чтобы нанести удар. Егорка не надеялся, что все получится так просто. Подставил примитивный кистевой блок, отпрыгнул и, крутнувшись вбок, обретя упор, засветил пяткой бандиту в ухо. Но несильно, предостерегающе, дабы не потерять равновесия.
Нож – в любых руках нож, и лучше на него не нарываться. Противник тряхнул головой, взревел и, обуянный злобой, попер напролом, чем поставил себя в крайне уязвимое положение. Егорка ушел вправо, сделал быструю подсечку и вдогонку приложил подошву к упругому заду. Громила растянулся во мху носом в землю и встать не успел. Как три гвоздя, вколотил ему Егорка кулак в затылок, вышиб сознание минимум на час.
Даже дыхание не сбил. Забрал нож из ослабевшей пятерни и, усевшись на спину поверженному, связал ему руки за спиной рыбацким узлом, использовав веревочный конец, прихваченный из дома именно для этой цели.
Обыскал и обнаружил пистолет в кобуре под мышкой.
На поляну, подобно черной молнии, выметнулся Гирей. Понюхал лежащего, поворчал для порядка.
– Не скоморошничай, – сказал Егорка. – Видишь же, что в отключке. Пойдем, твоего посмотрим, а этот пусть пока отдохнет.
Поспели к кабаньей яме вовремя: невольник как-то вскарабкался и уже голова торчала наружу серой кубышкой. Егорка шарахнул раскрытой ладонью, вниз обвалил бедолагу. Посветил фонариком: копошится и пистолем целит – бах! бах! – мимо уха. Егорка крикнул:
– Хватит палить! Кидай сюда пушку!
– X.., тебе, падла! – нелюбезно в ответ.
– Считаю до трех – и бросаю гранату. Раз! Два!..
Упал под ноги черный брусок, не захотел судьбу испытывать чужак.
Егорка опустил в яму оглобину, вытянул узника на волю. Вдвоем с Гиреем отконвоировали его к товарищу.
Егорка распорядился:
– Подымай на горбину и неси.
Пленник, нестарый, коренастый мужчина, злобно возразил:
– Как я его подыму? В нем семь пудов.
– Тогда за ноги волоки.
После недолгих препирательств, вслушавшись в собачий рык, бандюга подчинился. Так и потянулись через лес обозом: Гирей сзади, Егорка сбоку, а посередине двое гостей, непонятно, кто кого тащит. Смех и грех.
Побившись тыквой по пням, спящий очухался, подал голос, и остаток пути бандиты топали в четыре ноги, обнявшись, как братья. Егорка радовался: Жакин похвалит.
Уже на подходе к сторожке Гирей навострил уши, напружинил холку. Покосился на рябиновые заросли.
Егорка сел на землю, окликнул:
– Эй, не прячься, выходи! Это ты, что ли, Ирина?
Женский голос отозвался:
– Отпусти их! У меня пистолет, и ты на мушке. Я не промахнусь.
– Промахнешься, пес тебя разорвет. Лучше выйди на свет, поговорим.
Женская фигура отделилась от рябиновых кустов. В вытянутых руках действительно пистолет. И стоит уверенно, упорно. Гирей нервничал, поскуливал, в недоумении оглядывался на Егорку.
– Отпусти их, – повторила Ирина. – Разойдемся миром. Не хочу твоей смерти, мальчик.
Как все красивые женщины, она была слишком высокого мнения о себе. И вдобавок бесстрашная. Или чумная.
– И я не хочу твоей, – искренне сказал Егорка. – У тебя никаких шансов. У меня ведь целых две пушки. Даже если случайно попадешь, я перестреляю вас всех, неужели непонятно?
Длинная перекличка звучала дико в ночном лесу.
– Как с вами быть, решит Жакин, не я, – добавил Егорка успокаивающе. – Может, он вас всех отпустит с подарками.
– Питон не отпустит, – сказал кто-то из пленников, – Питон задавит.
– Или мы его, – подтвердил второй, будто поклялся. – По-другому не выйдет. – И вдруг истошно взревел на весь лес:
– Стреляй в него, Ирка! Чего ждешь, гадюка?!
Женщина стрельнула. И промазала, как и предупреждал Егорка. Пулька-смертушка только чиркнула у него по волосам. В ту же секунду пес прыгнул и повалил снайпершу наземь.
– Назад, Гирей! – громче бандита завопил Егорка. – Отрыщь! Назад!
Сам с места не сдвинулся, наставил пушки на братанов, суетливо к нему потянувшихся.
– Не спешите, ребята. Продырявлю насквозь.
Замерли, послушались. Дышали тяжело, с хрипом. Да еще тонкий нечеловеческого тембра скулеж тянулся по траве, как весенний ручеек. Гирей стоял над женщиной, расставив лапы, глухо рыча. Хоть живая, подумал Егорка, и то славно.
Кое-как дотянул всю троицу до сторожки. Ирина горько всхлипывала, баюкая растерзанную правую руку.
Грозила Егорке смертными карами. Он ее утешал:
– Хуже могло быть, девушка. Гирей баловства не понимает.
Жакин встретил их хмуро. Вместо того чтобы похвалить Егорку, попенял:
– Токо за смертью тебя посылать, я уж волноваться начал.
Женщину оставил на дворе, под присмотром Гирея, мужиков провел в горницу, учинил им допрос. Егорка присутствовал, стоял под притолокой с пистолетом наготове. Мирно горели свечи в двух углах и керосиновая лампа на столе. Жакин уселся так, чтобы видеть обоих гостей, сам остался в тени, как следователь.
