– Потише, хлопцы, – попрекнул Жакин. – Всех зверей распугаете… А ну-ка, девушка, подойди ко мне.
Сидевшая на приступке Ирина поднялась и приблизилась.
– Что, дед, меня тоже подстрелишь?
– Ступай в дом, сперва потолкуем.
– О чем толковать? Стреляй, коли креста на тебе нет.
Загуби невинную душу.
Егорка из-за плеча Жакина позвал:
– Заходите, Ирина, не бойтесь. Федор Игнатьевич вас не тронет.
Женщина, бережно неся больную руку, скрылась в сторожке.
Жакин обратился к подранкам с напутственным словом:
– Шагайте в поселок, ребята. Но больше на глаза не попадайтесь. Второй раз не пожалею.
– Куда же я пойду, – удивился Микрон, – с пробитым коленом?
– Как-нибудь доберетесь, коли повезет. Спиркину нижайший поклон. Гирей, проводи гостей.
С тем и ушел в дом.
Егорка, усадив даму возле лампы, делал ей перевязку.
Уже приготовил склянку с йодом и бинт. Рука была располосована от локтя до кисти, но кость цела. Егорка обрадовался.
– Удача какая! Обычно Гирей кость ломает, как спичку. У него пасть крокодилья. Есть даже теория, что волки отпочковались от рептилий. Но это противоречит "Происхождению видов".
Ирина на секунду забыла о боли.
– Ты совсем, что ли, блаженный? Или придуриваешься?
– Почему придуриваюсь? В "Происхождении видов" действительно много натяжек. Более поздние исследования это доказали. К примеру, англичанин Дэвид Спенсер. Он от Дарвина буквально камня на камне не оставил. Или грузинская школа Васашвили, прогремевшая в сороковые годы.
– Заткнись, – попросила Ирина. – От тебя голова болит.
– Вам неинтересно?
– Ну даешь, юноша! Натравил дикую собаку, изувечил, привел к деду-палачу и теперь спрашиваешь, интересно ли мне, от кого произошел крокодил. Откуда ты взялся: такой на мою голову?
– Вообще-то я из Федулинска, – сообщил Егорка. – Это небольшой городишко под Москвой. Оборонное предприятие, институт, завод… Раньше там люди нормально жили, небогато, конечно, но, как бы сказать, осмысленно.
Теперь бандиты правят, как и везде. Не больно так?
Меля языком, чтобы отвлечь Ирину, он ловко продезинфицировал рану, облил края йодом и туго забинтовал.
Жакин подоспел со стаканом водки.
– Прими, девушка, заместо столбнячной сыворотки.
– Не отравишь, Питоша?
– Сперва дознание сниму.
Водку она выпила в три приема, утерла рот ладонью, о закуске не заикнулась. Видно, привычная к напитку.
Попросила сигарету. Жакин угостил "Примой".
– Другого курева не держим, извини.
– Другого и не надо… Что ж, спрашивай, чего хочешь узнать.
Держалась она хорошо, ничего не скажешь. В круглых глазах ни тени замешательства или испуга. Взгляд дерзкий, победительный. Егорка отворачивался от Жакина, чтобы тот не заметил его идиотской улыбки.
– Ты, девушка, понапрасну не ершись, – посоветовал Жакин. – И Питошей меня называть не надо. Какой я тебе Питоша? Я тебе дедушка по возрасту. Меня не заденешь, а в Егоркиных глазах себя роняешь. Расскажи лучше про своего хозяина, про этого Спиркина.
– Шестерки вонючие, – выругалась Ирина. – Поразвязывали, значит, поганые языки.
– Не осуждай, красавица. Жить каждая блошка хочет…
Что же твой Спиркин, и впрямь такой грозный барин?
– Налей еще водки, Федор Игнатьевич.
– Не окосеешь?
– Рука зудит, мочи нет.
Жакин сходил на кухню, принес полстакашка. Пока ходил, женщина неотрывно глядела Егорке в глаза, будто подтягивая к себе. Он аж взопрел малость.
– Зря собаку на меня пустил, – сказала с чудной гримасой. – Ох зря, Егорка!
– Гирея не удержишь, когда он в атаке.
Приняв вторую дозу, Ирина рассказала про Спиркина. Призналась, что как женщина она для него старовата.
Ему к пятидесяти или чуть поболе, и курочек он себе подбирает неклеванных, с пушистым темечком. Выбор у него огромный, весь Саратов под ним. Но на сладенькое он не слишком падкий, вообще по натуре мужик суховатый, держит себя в строгости. Капиталу у него немерено, он ведь издалека начинал, из центра. Из Москвы его прислали для укрепления местных властей. Потом, правда, сняли со всех должностей специальным президентским указом, когда новая дележка пошла. Но Иван Иванович к тому времени ни в чьей поддержке уже не нуждался. У него, говорят, одной недвижимости за бугром на сто миллионов, оттуда к нему иностранцы, прозванные инвесторами, табунами ходят. Кормятся из его рук.
– Ты спросил, Федор Игнатьевич, грозный ли он барин? С виду нет, не грозный. Культурный человек, обходительный, всегда при галстуке, в золотых очечках, на английском чешет, как мы на русском, и жена ему под стать. Говорят, из Парижа выписал, дамочка вся из себя – фу ты ну ты! – как картинка из рекламы. Детишек у них трое, то ли нарожали, то ли тоже откуда-то выписал, их никто не видел, по дальним странам, как водится, распиханы… Короче, примерный семьянин и по праздникам в церкви со свечкой стоит, молебны за его здравие по приходам служат, но если кто невзначай его обидит, хотя бы неосторожным словцом, считай, такого ухаря через день, через два уже несут на погост. Примеров тьма, пересказывать неохота… Принеси еще стакашку, дедушка.
– Как ты описываешь, – у дивился Жакин, – он птица вообще не нашего полета. Зачем ему невзрачный старичонка на окраине бывшей империи, вот чего в толк не возьму?
– Тебе виднее, – усмехнулась Ирина, и опять Егорка поплыл от ее бедового взгляда. Ему теперь одно и то же чудилось: как они лежат в обнимку на каком-то ложе – наваждение, и только.
– Мне, может, виднее, но твое мнение какое?
Ирину водка размягчила, ответила не таясь:
– Мое мнение, пожалуйста. Хоть ты, Федор Игнатьевич, прикидываешься таежным пеньком, заначка у тебя неподъемная. Спиркин за сотней баксов десант не пошлет.
– Кто же ему про это наплел?
– Земля слухом полнится. У него связи большие. Говорю же, из Москвы прислали, из самого сатанинского стойбища.
Жакин, сжалась, поднес ей еще стакан беленькой.
Ирина лихо выпила, опять утерлась ладошкой, одарила Егорку мечтательным взором и вдруг поползла с табурета, как тесто из квашни.
– Все, уклюкалась девонька, – определил Жакин. – Давай переложим ее к печке.
