– Может, хватит, Сапожок? Вон люди собрались, как в кино, а денег не платят.
– Не я начал, – ответил Мышкин измордованному брату, – Но ты прав. Похоже, мы квиты. По одному разу подохли, зачем повторять.
Мышкин уже был известен своей рассудительностью от Зацепы до Балчуга.
В камере, где вместе просидели по пятнадцать суток, заново побратались и остались верны клятве навсегда.
Но при встрече обязательно вспоминали о страшных обидах.
После первой стопки, прожевав соленое яблоко, Равиль попенял:
– Гляди, Сапожок, ты мне в рожу плюнул, унизил, а бельмо у тебя, не у меня. В этом и есть справедливая рука провидения.
– Пусть так, – согласился Мышкин. – Но сейчас хотелось о другом потолковать.
– Спешишь, что ли?
– Спешить некуда, счетчик включен.
Равиль огорчился. В кои-то веки радость, дождался побратима, можно выпить с культурным, обаятельным человеком, а он опять куда-то бежит. Чтобы его отвлечь, Мышкин поинтересовался:
– Как дом сберег, хан? Много заплатил?
Равиль скушал кусочек сыра, задымил сигаретой. На друга смотрел покровительственно.
– Забавный случай, Сапожок. Эти крысы рыночные, хоть с виду наглые, любой копейке рады до смерти. В ихнем муниципале двоим, сунул по пять кусков, и на тебе – поправка в проекте реконструкции. Этот дом отныне архитектурный памятник, под охраной государства. Так-то!
Хочу после смерти казанской братве завещать… Так чего тебе надо от старого татарина? Говори.
Мышкин покосился в угол, где на коврике со стакашкой в руке скромно расположилась Роза Васильевна.
Оттуда ни звука не донеслось, хотя они уже добивали первую бутылку. Дама только глазами пучилась, как сова.
– Ее не опасайся. Кремень-баба. Закаленная на спирту.
– Ксиву новую, хорошо бы натуральную, – сказал Мышкин. – Пушечку, хорошо бы "стечкина". Наличкой я не богат, тысчонок десять не помешают. Дальше видно будет.
Равиль щелкнул пальцами, и Роза Васильевна вспорхнула с коврика, как большая, темная птица. На столе нарисовались непочатая бутылка и свежая закусь. На сей раз – семга, располосованная на крупные, розовые ломти, и буханка орловского.
– Это в наших возможностях, – важно заметил Равиль. – С ксивой немного трудно. Денька два придется потерпеть. И что такого, да? Посидим здесь в укрытии, молодость помянем.
– Сегодня к вечеру, – сказал Мышкин. – Время не ждет.
Равиль надулся, бугристые щеки залоснились, и озорной взгляд потух.
– Ты же знаешь, Сапожок, я днем из дома никуда, Разве что Роза Васильевна проводит.
Женщина, успевшая вернуться на коврик с, новым стаканом, хмуро отозвалась:
– Еще чего! Не пойду я с ним, раз он дерется.
– Роза Васильевна, примите глубочайшие извинения, – Мышкин говорил проникновенно и без тени иронии. – Кабы я знал, что вы Равилю племянница, никогда бы не посмел даже дыхнуть в вашу сторону. Не то что толкнуть в бок.
– За кого же ты ее принял? – прищурился Равиль.
– Думал, может, привратница либо повариха.
– А этих, значит, можно пихать? – не унималась самолюбивая родственница. – Раз в услужении, значит, не человек? Так, по-вашему, выходит?
– Не совсем так, уважаемая Роза Васильевна, Для меня каждая женщина в первую очередь будущая мать. Каким чудовищем надо быть, чтобы поднять на нее руку.
" – Зачем же пихнул?
– Устал с дороги, трое суток не спамши. Вот и качнуло.
Равилю надоело их слушать, он достал из-под стола портативный телефон, вытянул антенну и очень быстро и четко сделал два звонка. Из его разговора с абонентами мало что можно было понять, кроме того, что созвонился он с добрыми, хорошими людьми, которые озабочены не только его собственным здоровьем, но также состоянием всех близких ему друзей и родственников, включая давно усопших. Слова "услуга", "ксива", "стечкин" и "баксы" промелькнули в потоке взаимных любезностей как некие незначительные междометия.
Повесив трубку, Равиль спросил:
– Ночевать здесь будешь?
– Если не прогонишь.
– – Розуля, вызови для него Райку-Пропеллер. Пусть сбросит дурное семя.
Тут уж Роза Васильевна взъярилась не на шутку.
– Райку? Да ты в уме ли, Абдуллай? Ей пятнадцати нету, она мне как дочь, а ты со старым быком сводишь!
Он же ее раздавит. Или покалечит. Шнобелем переломанным проткнет насквозь. А ей только жить бы и жить.
– Цыц, баба! – прикрикнул Равиль. Кинул Мышкину связку ключей. – Там от машины и от входной двери…
Ступайте, ребята. Раньше уйдете, скорее вернетесь. Я буду ждать.
Мышкин наклонился к нему, и они вторично ласково соприкоснулись щеками…
Сели в черный "ситроен", поехали на Черемушкинский рынок. Мышкин за баранкой, Роза Васильевна на заднем сиденье. Всю дорогу она угрюмо молчала, но Мышкина это не трогало. Его вообще никогда не интересовало женское переменчивое настроение, хотя он умел угодить, если требовала обстановка.
С другой стороны, подумал Мышкин, раз уж свел случай, приручить бы ее не помешало. Он и сделал такую попытку. Когда застряли под светофором на Ленинском проспекте, обратился к ней с любезным вопросом:
– Давно с Равилем в упряжке, Розалия Васильевна?
В ответ услышал раздраженное: "Бу-бу-бу", – из чего понял, что никакая она для него не Розалия.
– При вашей прекрасной наружности, – галантно заметил он, – не к лицу вам такая хмурость.
У рынка показала, где припарковаться, и велела ждать в машине. Нырнула куда-то между ларьков, вспыхнув на прощание цветастым балахоном. Тут же к открытому окошку подскочили двое чумазых пацанов азиатского вида.
– Пиццу горячую, господин, кофе, булочки?! – заверещал один. Мышкин покачал головой: нет. Второй пацан отодвинул товарища в сторону, сунул мордаху чуть ли не в салон:
– Девочки как сосочки, марафет, чего пожелаете?! – и расплылся в сальной, слащавой ухмылке.
– Сколько же тебе лет? – удивился Мышкин.
– Двенадцатый миновал, – солидно ответил пацан. – На цену это не влияет. На девочек твердая такса, но если господину нравятся мальчики, можно поторговаться, – Торгуйся со своей несчастной матушкой, – посоветовал Мышкин. – Кыш отсюда.
Вышел из машины размяться, прогулялся по овощным рядам, не теряя "ситроен" из поля зрения. Поразило обилие восточных лиц, хотя привык к этому еще в Федулинске. Торговки почти всюду русские – полупьяные, разбитные, взятые откуда-то по особому набору, а за их спинами – удалая, беззаботная кавказская братва: режутся в карты, поддают, покуривают травку, заигрывают с покупательницами, но зорко следят за торговым процессом. Без их знака ни одна румяная славянка за прилавком не посмеет сбавить цену хоть на копейку либо подбросить червивое яблочко в довесок. Присмотр острый как нож, не дай Бог кому-то оступиться.
