– Абдуллая я не забыл, – капитан отступил на шаг и добавил специально для Мышкина:
– Ты пока на наш рынок не ходи. Тут своих разбойников хватает.
– Спасибо за совет, – поблагодарил Мышкин и поспешно поднял стекло, потому что шебутная девица нацелилась ему ногтями в лицо.
С тем и отъехали благополучно.
Возле метро "Профсоюзная" Роза Васильевна велела притормозить. Закурили. Отдышались.
– Ты меня нынче, Роза Васильевна, вполне возможно, от смерти спасла. Теперь я твой вечный должник.
– Плохой ты друг. У Абдуллая репутация, его все знают, чего теперь скажут?
– Любишь Равиля?
– Как любишь? Он – хан. Служу ему.
Мышкин поднял у нее с колен "стечкина", перегнулся на заднее сиденье, убрал пистолет в сумку. Эта женщина его волновала. В ней таилась первобытная, гордая сила, какой изредка природа одаряет своих избранниц, но с непонятной целью.
Он вдруг догадался, отчего она бесится.
– Хочешь уйти от него?
Вопрос упал тяжело, и женщина взглянула на него со странной гримасой.
– Откуда узнал?
– Я – странник. Брожу по земле… Кое-чего вижу, кое-чего понимаю. У тебя в сердце тоска. Откройся – полегчает. Я Равилю не скажу.
В мгновение ока она переменилась. Заблестели глаза, губы приоткрылись в белоснежной улыбке.
– Я ему сама говорила, – произнесла отрешенно. – Он не отпускает. На мне урок, проклятие рода. Абдуллай может его снять, но пока не хочет. Говорит, рано.
– Давно ты в Москве?
– Пятый год уже…
– Пойдешь со мной?
– Куда, Сапожок?
– У меня тут дела небольшие, а после уйдем на Урал.
Там твоя родина. Москва не для тебя. Здесь сгинешь без пользы.
В ее глазах засветилось что-то смутное – мольба, упрек?
– Зачем я тебе?
– Не знаю, – признался Мышкин. – Мы с тобой оба жизнь прожили. Давай начнем новую.
– Так не бывает, – сказала она.
– Сплошь и рядом, – уверил Мышкин.
…Переулками подъехали обратно к рынку и на сей раз припарковались хитро, заехали во двор больницы.
– Как одна-то пойдешь, – усомнился Мышкин. – Не, перехватят ли?
– Не волнуйся. Меня на этом рынке ни одна вошь не тронет.
– Ухты!
Чудная штука! Час назад глядела на него рысью, бревном не собьешь, а после задушевного, нечаянного разговора со смуглого лица не сходила улыбка, молодившая ее на десять лет.
– Только не дерись пока ни с кем. Хорошо?
– Да тут вроде не с кем. Это же больница.
Едва ушла, к машине приблизились двое мужчин в синих халатах тюремного покроя, в тапочках на босу ногу.
О чем-то шушукались, цепко на него поглядывая. Мышкин открыл дверцу.
– Вам чего, ребята?
– Михалыча не видел? – спросил один.
– Нет, не видел.
– Не его ждешь?
– Нет, не его.
Переглянулись многозначительно, опять зашушукались. Морды у обоих озабоченные.
– Куревом не богат, хозяин?
Мышкин угостил их сигаретами, сам закурил за компанию. Знакомство состоялось.
– Михалыча час назад послали, – пояснил тот, который постарше и более изможденный, – и до сих пор нету.
У тебя это.., с финансами как?
– Нормально, – сказал Мышкин.
– Может, это… К Вадику баба скоро придет. Сразу отдадим.
– Сколько надо?
– Двадцатки хватит… Тут это.., рядом.., рязанская в ларьке. Неплохая на вкус.
Чем-то родным, незабвенным повеяло на Мышкина.
Из тех времен, когда люди были проще. Он отдал мужикам пятьдесят рублей.
– Вадим мигом слетает, это же не Михалыч, – радостно пообещал мужчина. – Тебе самому ничего не надо?
– Пока все есть. ;
Больной протянул ему руку:
– Николай.
– Харитон, – представился Мышкин. – В халате-то он как же?
Но Вадика и след простыл. Пока он отсутствовал, Николай поделился с Мышкиным своими заботами. Оказалось, угодил сюда с инфарктом на нервной почве. Довели лихие житейские передряги, связанные с чувством ответственности, которое у него обостренное от природы.
Если другим на все наплевать, то он так устроен, что любую мелочь принимает близко к сердцу. Когда их лавочку, где он работал слесарем, окончательно прикрыли, он с расстройства взялся керосинить и пил подряд, пожалуй, около полугода. Но однажды, протрезвев, обнаружил, что любимая супруга Настена, с которой прожили в согласии неполный четвертак, оставила его с носом. Да и великовозрастного сынка-балбеса Никиту прихватила.
Вывезла из квартиры всю обстановку, а ему оставила записку, которую он процитировал Мышкину на память:
"Протрезвеешь, нас с Никитушкой не ищи и больше не звони. Как ты был, так и остался подлецом и Иудой".
– Почему я Иуда? – закончил грустную повесть бывший слесарь. – Всю жизнь на семью горбатил, обеспечивал необходимым, разве я виноват, что нашествие началось?.. Конечно, с горя пошел, на гроши взял у метро, у бабки, бутылку спиртухи, освежился, а в бутылке-то был яд. Василий Демьянович, врач наш, прекрасной души человек, гак и сказал, хорошо ты, брат, отделался инфарктом. От такой дозы мог вообще околеть. Тем более при твоем характере…
Досказать он не успел, появился Вадим и увел его за угол больницы. Вскоре вернулась Роза Васильевна с парнем лет тридцати, при галстуке, с умным, просветленным лицом банковского клерка. В руках кожаный кейс.
Сели в машину, как и в первый раз: Мышкин с парнем на заднее сиденье, Роза Васильевна впереди.
Парень щелкнул замочками кейса, достал потрепанный паспорт.
– Как просили. Натуральный. Естественно, цена чуть повыше.
– Сколько?
– Пятьсот, полагаю, будет тип-топ.
Мышкин полистал документ, захватанный многими руками: Эдуард Гаврилович Измайлов, московская прописка, разведен, 1970 года рождения.
– Не годится. Разве я похож на тридцатилетнего?
– Извините, спешка… Оставьте меня на минутку, господа. Не могу работать при свидетелях. Принцип.
Мышкин и Роза Васильевна вышли из машины.
