– Ты же знаешь, Абдуллай. Ты мне люб, но тебе я не нужна. А ему сгожусь. Он сам попросил.
– Не надейся на него чересчур. Сапожок к женщинам брезгливый.
– Я уже поняла.
Дальше они еще о чем-то шушукались, но Мышкин уснул, хотя ему было интересно.
Пока шли по улице, молчали. Роза Васильевна взяла с собой небольшой чемодан коричневой кожи, видно, со шмотьем. И больше ничего. Шли рядом, но как посторонние. Да они и были посторонние. Мышкин уже жалел об этой затее, нашел обузу, да как отступишь, коли слово сказано. Он, правда, надеялся, что Равиль упрется, не в привычках хана отдавать кровное, и вот – на тебе. Спихнул красотку с ладони, словно только и ждал предложения. Уже в вагоне полупустой электрички Мышкин поинтересовался:
– Чего Равиль так легко тебя отпустил?
– Наверное, надоела. Нехороша стала.
– Непохоже, чтобы надоела. Ты не из тех, кто надоедает.
– Хочешь назад отправить?
– Нет, не хочу. – Мышкин чувствовал прижатое к своей ноге тугое татарское бедро, и его маленько знобило. Такого с ним не бывало давно, может, лет пять-шесть, – В этом Федулинске, – спросила Роза Васильевна, – у тебя есть женщина?
– Как тебе сказать. Не то чтобы женщина, но жили вместе. Дела делали. Бизнес. Потом жарковато стало, я и отчалил.
– Зачем же возвращаешься? Долг получить?
– Какой там долг. Проведать просто.
– Тогда я зачем?
– Ну, как… Все же вдвоем веселее…
Роза Васильевна подумала и извинилась:
– Прости за любопытство.
– Ничего, – сказал Мышкин.
Сошли с поезда за одну станцию от Федулинска. Эти места Мышкин знал хорошо. Грибные места. Пехом через лес минут двадцать и очутишься в Речной слободе, которая примыкает к Федулинску. В лесу свежо и мокро. Торфяники, озеро, сосновый подлесок, высоковольтная просека, устеленная сушняком, как паркетом, – все исхожено вдоль и поперек. Поразило: опят – море, и ни одного грибника. Раньше такого не бывало. Раньше лес по эту пору гудел от голосов.
На лесной тропе Роза Васильевна в своих модных туфельках то и дело оступалась, оскальзывалась, и Мышкин галантно подхватывал ее под локоток. Она его руку отталкивала. Блестела темными очами раздраженно.
– Что я, лосиха, что ли? Нельзя по-людски доехать.
Мышкин свернул с тропы, опустился на поваленное дерево. Достал сигареты:
– Садись, Роза Васильевна, отдохнем, подымим.
Женщина присела чуть поодаль, сигарету приняла.
Вдруг такая благодать на них навалилась, такой мушиный звон и колеблющееся солнечное марево, что оба как-то враз осоловели.
– Говоришь, доехать, – растроганно заметил Мышкин. – Такую красоту упустил. У тебя дети есть?
Роза Васильевна дымом поперхнулась.
– Тебе-то что?
– Вот и вижу, что нету. А зря. Женщина обязательно должна родить. Ничего, мы это поправим.
– От кого родить? От какого-нибудь бандита, вроде тебя?
– Зачем же с ними водишься, коли так?
Женщина вздохнула, прикусила травинку.
– Чего уж теперь. Я сама бандитка, кто еще. Так жизнь повернулась.
Мышкин покосился на нее, сверкнул бельмом.
– Ошибаешься, девушка. Мы с тобой не бандиты и никогда ими не были. Абдуллай тоже не бандит. Нас гонят по свету, мы сопротивляемся. Извечный порядок порушен. Не трудом стали людишки жить, нахрапом. Попривыкли, будто так и надо. Каждый думает, коли не словчу, самого облапошат. По-хорошему говоря, как у нас теперь живут, лучше умереть. Но скоро все наладится. Придет сильный человек и всех образумит. Рассадит волков отдельно, овец отдельно. Тогда по-настоящему узнаем, кто бандит, а кто жертва.
Роза Васильевна слушала его внимательно и даже как-то незаметно придвинулась поближе.
– Чудной ты, Харитон Данилович. То солидный мужик, а то рассуждаешь как маленький. Вождь к тебе придет. Да если придет, тебя первого посадит. И меня следом.
И Абдуллая. По накатанной дорожке. А те, что впрямь виноваты, от любого суда откупятся. Они всегда откупаются.
– Суд бывает разный, – возразил Мышкин. – Есть такой, где денег не берут.
– Это верно. – С чистого, смуглого лица Розы Васильевны не сходила мечтательная улыбка. – Такой суд есть. Можно тебя попросить кое о чем?
– Почему нет, проси.
– Никогда не говори со мной о детях.
– Хорошо, не буду.
Мышкин притянул женщину к себе и поцеловал в мягкие, податливые губы. Да так ловко у него получилось, что Роза чуть слышно застонала. Уперлась руками в его грудь. Спросила грубовато:
– Изголодался, что ли, Харитон?
– Вроде того. – Мышкин затушил окурок. – Самому смешно. От поцелуйчиков-то отвык не помню и когда.
Роза Васильевна поучила его уму-разуму:
– От любви отвыкнуть нельзя, Харитон. Хотя без нее жить намного легче.
Около полудня вступили в Федулинск и сразу наткнулись на омоновский патруль, чего Мышкин никак не ожидал. Среди низеньких деревянных домиков слободы противоестественно гляделись два дуболома в полном карательном обмундировании, с каучуковыми демократизаторами, с ножами в чехлах и с автоматами через плечо – разве что масок на рожах не хватало.
– Кто такие? – спросил патруль. – Предъяви документы.
Мышкин отдал свой паспорт на имя Измайлова, а Роза Васильевна показала справку о том, что она на учете в психдиспансере и временно отпущена на волю, как вменяемая. Хорошая, сильная справка, Мышкин знал ей цену, и дуболомы поглядели на Розу Васильевну с уважением.
– С чем связана проверка? – поинтересовался Мышкин. – Ловите кого-нибудь?
– Заткнись, – обрезал патрульный. – Говори, зачем в Федулинск проникли? Вы же московские, так?
– Федулинск? – удивился Мышкин. – Мы думали – Чалыгино. По грибочки собрались, – потряс рюкзаком, – да, видать, заплутали маленько. Извините, ребятушки.
– Ты чего нам в уши льешь, фраер? Где Чалыгино и где мы? Не хошь сразу на стерилизацию? Чтобы не бродили, где не положено.
– Откуда же мы знали, что не положено, – еще больше изумился Мышкин. – Указателей никаких не видели.
Разве тут секретный объект?
– Чего-то они мне не нравятся, Саня, – сказал один дуболом другому. – Чего-то они скользкие. Надо вязать.
Видя, что разговор затягивается, Мышкин достал из кармана бумажник и отслоил сторублевую купюру.
