– Что, сучонок, чуешь, да?
– Зимой пахнет. Хорошо.
– Подыши, подыши на прощанье.
– Вы разве уезжаете, Микрон Микронович?
– Скоко до бабок идти, стоко твое. Остальное наше.
Понял, нет?
– Напрасно вы сердитесь. Микрон Микронович. Ногу не я вам поранил, Жакин. Я ему не указ.
Матерый бандит открыл ему задушевную мысль:
– Слышь, сучонок, я ведь тебя не потому завалю, что ты мне в душу насрал. По другой причине.
– По какой же?
– Таким, как ты, жить вредно. Я тебя давно раскусил.
Думаешь, умненький и чистенький, а все кругом в говне.
Ошибаешься, гнида.
Егорка обернулся:
– Жаль тебя, Микроша. Злоба тебя искорежила. Может, ты даже новый русский.
– И за это ответишь, – пообещал бандит. – Пулька не смотрит, кто новый, кто старый.
Поговорили и со Спиркиным. Ближе к развязке тот немного нервничал. На последнем отрезке пути он обращался с Егоркой бережно, как с девушкой.
– Одного не пойму, малыш, как ты очутился у вепря в подмастерьях? В такой-то глуши. Образованный, современный мальчуган из столицы. Или наводка была?
– Обстоятельства, – ответил Егорка глубокомысленно, – иногда сильнее человеческих желаний.
– Я так не думаю. Человек – кузнец своего счастья.
Особенно в нынешнее время, когда все пути открыты перед молодыми. Хоть торгуй, хоть иди в брокеры, кто посмышленее, и в банкиры выбивается. Понятно, для банкира ты рожей не вышел, но все равно, какая радость жить в тайге? Ты же не зверюга лесная, как Питон.
– Никогда я к богатству не стремился. Меня и матушка, бывало, поругивала. Хоть бы, говорила, с братьев брал пример. У одного лавка, у другого мастерская… Я, Иван Иванович, уродился, видно, с дурнинкой. Мне бы покой, да свет в лампе, да книжка в руке. Честное слово, не вру.
– Под блажного косишь. Ну-ну… Только вот с Иринушкой как-то не согласуется.
– Что – не согласуется?
– Не очень она малохольных привечает, а за тобой, гляди, как ниточка за иголкой. При этом разницу в возрасте надо учесть.
– Вот именно, – подтвердил Егорка. – Откуда я знаю? Может, ее на свежатинку потянуло. Я и поддался.
В лесу выбирать не приходится.
Спиркин хмыкнул недоверчиво.
– Ох, хитер ты, малышок. Ох, скользок. Думаю, со временем к хорошему делу тебя пристрою, ежели не оступишься. Ежели дядю Ваню будешь уважать.
Так, с угрозами да с душевными излияниями, незаметно добрались до пихтового перелеска, а там три шага – и медяный утес, словно огромный каменный кепарь, с верхушкой-пуговкой, покрытый густой темной травой, как шерстью, вырос из пихтового мрака.
Говорят, в прошлом веке брызнуло что-то с небес, окропило землю огнем и застыло черным валуном с крышкой. Видно, кто-то сверху послал предостережение, и местный народец, издревле привыкший к инопланетным знакам, предостережению внял, без дела вокруг утеса не шатался.
Кроме крышки с пуговкой, имелась в черном камне метровая щель, вроде гранитного рта, откуда попахивало чем-то горелым, будто внутри, в ухороне, неведомые пришельцы век за веком поддерживали негаснущий костерок.
Когда остановились в затишке, на малый перекур, сверху, как с пятого этажа, свесилась бородатая физиономия Жакина. Рядом мерцали тускло-желтые очи Гирея, сожмуренные от солнца. Сперва их обоих Егорка увидел, потом уж Спиркин с Микроном.
– Здорово, гостюшки дорогие, – окликнул с высоты Жакин. – Никак за золотишком пожаловали?
Микрон отреагировал мгновенно. На голос вскинул пушку и дернул спусковой крючок, но Егорка успел ударить его по руке: пулька полетела в одну сторону, в молоко, пистолет в другую – зацокал по камням. Но это была лишняя предосторожность: Жакин занимал наверху такую удачную позицию, что оттуда, где они стояли, никакая траектория его не доставала. Зато они оказались как на сцене перед королевской ложей.
На Спиркина было тяжело смотреть. Он сперва вроде тоже потянулся за оружием, но безвольно свесил руки.
У него дергалась щека в нервном тике.
– Жакин – ты? – спросил в изумлении, задрав голову к солнцу.
– Я, Ваня, кому еще быть. В этом лесу я один хозяин.
Напрасно ты пришел.
– Ты же мертвый, Жакин! – В голосе Спиркина прозвучала неожиданная, тонкая нотка печали. – Тебя пацаны в халупе сожгли.
– Опомнись, Ваня. Разве твоим ребятам такое под силу? Дом, правда, спалили, но это не беда. Новый построю.
Спиркин обернулся к Микрону, на которого смотреть было еще тяжелее. Изумленный не меньше хозяина, вдобавок без пистолета, он сочился злобой, как дерево смолой. На лбу в одну секунду пророс крупный, голубоватый прыщ.
– Мамой клянусь, босс! – Микрон прижал руки к груди. – Сам видел. Внутри он сидел. Запылал, как свечка.
– Уголья ворошили?
– А как же! Все путем. Помочились на него. На труп.
Обгорелый до неузнаваемости. И после…
Еще он продолжал говорить, страстно и убедительно, но уже, видно, понял, что какую-то страшную оплошность они допустили, и похоже, понял, какую именно, потому что умолк на полуслове, тупо уставясь себе под ноги.
– Неужто Коленьку спекли? – вкрадчиво поинтересовался Спиркин. – Ты же говорил, он в Саратов подался. Ты же говорил – телеграмма.
Отводя глаза, Микрон почесал затылок, вдруг встрепенулся.
– Клянусь мамой! Этот тоже там был. Все ребята подтвердят. Рожа бородатая в окошке мелькала. Мы дверь-то бревном подперли.
Спиркин взглянул вверх.
– Бывает, – отозвался с козырька Жакин. – Зря твои помощники травкой балуются на работе.
– Спускайся, потолкуем, Питон. А?
Жакин поднялся на камне во весь рост, в руке любимый карабин дулом книзу. Рядом Гирей во всей своей волчьей красе. Холка торчком, и от избытка чувств, глядя сверху на пришельцев, зверь широко зевнул, вывалив алый язык.
– Говорить не о чем, – поведал Жакин сокрушенно. – Осталась у тебя, Ваня, минута жизни. Помолись, коли умеешь.
С Микроном случилась истерика. Уразумев, что беда непоправимая, он гортанно вскрикнул и кинулся на, Егорку, норовя захватить в корявые объятия. В ярости он не потерял головы, понял, что от стрелка можно загородиться Егоркой. Но тот был начеку. Чуть отстранившись, нанес прямой встречный удар в орущую тушу и, когда Микрон тормознул и ошалело затряс башкой, сделал элегантную подсечку, повалив бедолагу на камень. В падении Микрон хряснулся о валун затылком и притих, будто уснул.
