И все же, когда отступала боль, слабели заклинания и действие дурманящих отваров, Сигмон открывал глаза и видел то, что казалось продолжением кошмаров.
В первый раз удалось понять, что он находится в темном подвале, освещенном лишь парой факелов. Сигмон сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Он попытался пошевелиться, но запястья были прикованы к стене железными кольцами. Все тело болело, ломило спину, а руки затекли и стали как деревянные колоды. Удалось лишь поднять голову и разглядеть, что перед ним стоит длинный стол, уставленный стеклянными колбами, ретортами и жуткими на вид конструкциями из блестящего металла. Блеск инструментов напомнил Сигмону, что многие из них погружались в его тело. Курьер застонал, попытался собраться, подтянуть ноги под себя, но даже на это не хватило сил. Он застонал, уронил голову на грудь и погрузился во тьму.
Иногда сны прерывались. Тогда Сигмон видел перекошенное злобой лицо колдуна. Фаомар бил пленника по лицу, по рукам, но Сигмон не чувствовал боли. Вернее, чувствовал, но она казалась ему чем-то далеким и незначительным, словно ее ощущал не он, а кто-то другой. Кошмары мешались с реальностью, переплетались так тесно, что тан не понимал, где есть что. Однажды колдун проткнул его грудь мечом, и тан понял, что это все-таки сон. В другой раз Фаомар ударил его так сильно, что сломал ребра. И, корчась от боли, тан подумал, что это уже по-настоящему.
Следующее пробуждение запомнилось намного лучше. Сигмон сразу понял, что проснулся, и мгновенно вспомнил, что произошло. Мага в подвале не оказалось, и на этот раз Сигмону удалось осмотреться. Он был по-прежнему прикован к стене, а перед ним возвышался все тот же стол, уставленный зловещими колбами и приборами. Но теперь в подвале горели факелы, и Сигмону удалось рассмотреть стены. Подвал был большой — не меньше гостиной. Стены сложены из мелких темных камней, покрытых плесенью, а потолок забран прогнившими досками. За столом, в темной стене, едва виднелась большая дощатая дверь. Слева от нее было большое пустое пространство с гладким полом, напоминавшее площадку для тренировок. Об этом же говорил и деревянный стенд с оружием, устроившийся у самой стены. Сигмон прищурился и разглядел три меча, топор-клевец и пристроенную сбоку кавалерийскую саблю. Свою саблю. Курьер подумал, что он не первый «гость» подвала. Думать о судьбе предшественников не хотелось, и, чтобы отвлечься, Сигмой повернул голову, пытаясь рассмотреть дальний угол подвала, погруженный во тьму. То, что он увидел, заставило тана пожалеть, что он отвел взгляд от стойки с оружием. Вдоль стены шел длинный желоб, выдолбленный в полу. Оканчивался он большой темной дырой, очень похожей на жерло колодца. Желоб, скорее всего, служил кровостоком. Сигмон уже видел такой — в темнице армейской казармы, куда попал за драку с офицером. Там-то ему и объяснили, зачем нужен желоб.
Несмотря на то, что он чувствовал себя заметно лучше, Сигмон совсем пал духом. К нему вернулась ясность ума, но легче от этого не стало. Скорее наоборот. Он ясно понимал, что колдун ставит на нем опыты, и, скорее всего, после долгих мучений его ждет страшная смерть. Рассчитывать на то, что его будут искать, не приходится. Он свернул с утвержденного маршрута, и, даже если по его следам пойдет армейская разведка, они не догадаются выяснить короткий путь. К деревне Холмовицы. Конечно, если бы он был командиром полка или хотя бы капитаном, его бы искали долго, тщательно и, быть может, даже нашли. Но он — всего лишь курьер, кадет. Его объявят дезертиром и назначат вознаграждение за поимку. На том и успокоятся.
Сигмон застонал и облизнул пересохшие губы. Ишка, кадетский корпус, родное поместье, мама, отец… Все это было так давно. Прошлая жизнь казалась сном, чудесным сном, счастливым уголком, куда не суждено вернуться. Никогда. Впереди только мучения, кошмары и смерть. Сигмон подумал, хочет ли умереть? Прислушался к себе и понял: хочет. Сейчас же. Он заворочался, но был настолько слаб, что даже не смог сесть поудобнее. Вспомнились рассказы преподавателей о том, как во время полувековой войны с Волдером вражеские лазутчики убивали себя, чтобы не выдать тайны под пытками. Они откусывали себе языки, глотали кровь и в конце концов умирали.
Язык был сухим и шершавым, как кора дуба. И непослушным. Сигмон мял его зубами, пытался ухватить, но тот болтался из стороны в сторону, как яблоко в бочке с водой. Наконец курьеру удалось придавить его передними зубами. Он сжал челюсти, со страхом ожидая боли, но она так и не пришла. Он нажал сильнее, чувствуя, как немеет челюсть, и понял, что у него нет сил даже укусить самого себя. Мышцы ослабли, рот раскрылся, и Сигмон заплакал. Он дышал открытым ртом и плакал без слез, рыдал от обиды на то. что не властен даже над своей собственной жизнью.
— Тебе сегодня лучше?
Сигмон замер и постарался сжаться в комок. Этот голос. Он не забывал его даже в самых страшных снах. Голос колдуна, принесшего ему новую пытку.
Опустив голову, чтобы не видеть приближение источника мучений, он замер. Но он все равно слышал, как колдун подходит к нему, цокая каблуками сапог по каменному полу, и сердце вздрагивало в такт шагам мучителя. Был ли тот в подвале с самого начала, или вошел только что? Сигмон не знал. И знать не хотел. Он постарался отодвинуться подальше от мага, но лишь плотнее уперся спиной в стену и жалобно заскулил. Тотчас сильная рука схватила его за волосы, запрокинула голову, и Сигмон увидел лицо Фаомара. предвещавшее начало нового кошмара. Его глаза сияли алым огнем — не горели яростью, как раньше, но сияли довольством, как у человека, увидевшего наяву свою мечту.
— Ну что же, — довольно произнес колдун. — Продолжим.
Он разжал пальцы, и голова Сигмона упала на грудь. Курьер закрыл рот, набрал воздуху и завыл. Он выл до тех пор, пока магия колдуна не погрузила его в новый кошмар, наполненный болью и отчаянием.
* * *
На этот раз очнулся Сигмон от ласкового прикосновения. Очередной кровавый кошмар выворачивал его наизнанку, сводил с ума, заставлял биться в оковах, но на этот раз что-то было не так. Прикосновение… Ласковое прикосновение к щеке. К правой. Ощутив это, Сигмон рванулся прочь из забытья, наважденье отступило, и он почувствовал, что вернулся в реальный мир.
Глаза так и остались закрытыми, немного кружилась голова, но в целом чувствовал он себя прекрасно. Некоторое время Сигмон просто молча висел в цепях и наслаждался давно забытым ощущением покоя. Его правую щеку гладили нежные тонкие пальцы, гладили ласково, легко, так, как это умеет делать лишь женская рука. Холодная как лед.
— Ишка, — прошептал Сигмон, и тут же рывком вернулась память. — Ишка!
Он вскинул голову, открыл глаза и замер. На него смотрело прекрасное женское лицо: тонкие брови, прямой ровный нос, пухлые алые губы, румянец на щеках… Лаури. Дочь колдуна. Нежить.
Сигмон вздрогнул, повернул голову, уклоняясь от очередного касания, и прижался щекой к холодной стене.
— Проснулся? — тихо спросила Лаури, наклонясь к самому уху Сигмона.
Он не ответил, только плотнее вжался в стену, почувствовав щекой грубый рубец каменной кладки.
