Побледневший Рон спрятался за Ворона, заслонившись широким крупом от страшного зрелища. Алхимику стало не по себе, его колотила крупная дрожь, а щеки соперничали белизной с гернийским мрамором.
— Сколько? — спросил он. — Сколько их было?
— Восемь тут и еще один в доме.
— Девять! Девять чудищ? И ты всех уложил?! Поверить не могу! А ведь я тебе помог, я сражался с чудовищами и остался жив. Ох. Если бы я только знал… Прости. Ах, как жаль, что я не менестрель. Сложил бы балладу об этом сражении, и мое имя помнили бы веками.
Рон выглянул из-за крупа жеребца, бросил взгляд на искромсанные тела, пошел зелеными пятнами и согнулся пополам. Его стошнило.
— И еще жаль, — через силу вымолвил алхимик, — что я не медикус! Никак не могу привыкнуть… к этому… безобразию…
— И не надо привыкать, — посоветовал тан.
Он подошел к месту схватки, остановился средь иссеченных тел, испачкав и без того грязные сапоги в крови.
— Да ты просто мясник! — крикнул Рон из-за жеребца. — Как же ты их так покромсал? Да еще в одиночку!
— Я воспользовался твоим советом, — отозвался тан.
— Каким? О боги, я столько раз давал тебе советы, но такого…
— Я окропил меч своей кровью. Увеличил дозу, как ты и советовал мне там, в грязной деревенской таверне на краю дикого леса.
Сигмон нагнулся и подобрал эльфийский меч, затаившийся у останков арбалетчика, которому когда-то принадлежала собачья голова. Клинок потемнел, словно покрылся сажей, и теперь рун не было видно. Он снова стал холодным и тяжелым куском металла. Просто мечом.
Алхимик попытался что-то сказать, но подавился и сдавленно заперхал. Откашлявшись, он все же со второй попытки хрипло выдавил:
— Я вижу, это помогло. Он и правда тебя удивил?
— Еще как, — тихо отозвался тан. — Ты не представляешь, как он меня удивил.
— Даже не хочу представлять. Не хочу. Ох. Я-то думал, это поздняя подделка, думал, просто копия старых рун. Ну, я вроде как пошутил, понимаешь?
— Шутка удалась, — бросил тан, разглядывая клинок. — Мы живы. Они мертвы. Как ты думаешь, многие шутки могут похвастаться такой эффективностью?
— Нет. Не знаю. Плевать. Скажи лучше, ты прикончил всех наемников? Или за нами снова будут гоняться спятившие чудовища?
— Не знаю, — ответил тан. — Думаю, это последние. Здесь уже не было людей.
— И что будем делать теперь?
Сигмон не ответил. Он встал и повернулся к другу спиной.
Особняк догорал. Огонь выжирал его изнутри, как лихорадка выжигает смертельно больного, и дождь нисколько не мешал. Крыша уже провалилась, перекрытия не выдержали ее веса и просели до подвала. Второй этаж, от которого остались только каменные стены, зиял пустыми окнами. Он походил на пустую скорлупу яйца, которая вот-вот должна была треснуть. Имение превратилось в огромный погребальный костер, поглотивший тела Дита Миерса и Волка.
В развалинах глухо ухнуло, и столб огня взметнулся к небесам. Дождь, как по команде, хлынул еще сильнее, но пламя не унималось: оно растекалось по останкам дома огненными волнами, поглощая все на своем пути.
— Что дальше? — тихо спросил подошедший Рон. — Что ты будешь делать?
Тан снова посмотрел на клинок. Ладонь начало покалывать, чуть-чуть, словно он коснулся крапивы. Под темным налетом на лезвии проступили бледные узоры. Клинок оживал. После долгих поисков он нашел своего хозяина и не собирался отступать. Он хотел жить.
Он звал Сигмона в путешествие, полное опасностей и удивительных приключений. Звал к новым битвам, к радостям побед. Он хотел воевать, хотел резать и сечь, пить кровь врагов и пластать их плоть. Клинок обещал новому хозяину славные победы — над собой, над врагами, над друзьями, над всеми на свете. Он обещал Сигмону сделать его единственным и неповторимым. Непобедимым воином, которому нет равных в кровавой сече. Чудовищем.
Сигмон запрокинул голову и посмотрел на свинцовые тучи, нависшие над парком. Вода падала с неба уже не каплями, а длинными серебряными струями. Они касались лица Сигмона, заливали глаза, но он упрямо смотрел вверх, надеясь увидеть просвет среди свинцовой мглы. Просвета не было.
— Знаешь, — сказал Сигмон. — Иногда так хочется стать птицей и улететь прочь от забот, подальше от этой грязи и мерзости, царящей на земле. Оставить зло тут, а самому воспарить в небо.
— Что? — удивился Рон. — Ты это о чем?
Тан опустил голову и вздохнул. Потом распрямился, закричал и взмахнул рукой изо всех сил. Меч взметнулся к небесам, полыхнул зеленой вспышкой, описал дугу и канул в самом сердце пожарища.
— О! — выдохнул алхимик.
Сигмон поднял дрожащую руку и увидел, что ладонь усеяли сотни маленьких дырочек, сочившихся кровью. Тогда он подставил руки под дождь, набрал в горсть воды и вымыл ладони. Потом умыл лицо и посмотрел на Ворона.
— Ты что делаешь? — осведомился Рон. — Сигги, что с тобой? Ты что задумал?
Тан не ответил. Он нагнулся и подхватил с окровавленной дорожки шлем одного из воинов. Он оказался чистым — перед сражением чудовища сняли маски, чтобы показать тану свои настоящие лица.
Это оказался «жабья морда» — шлем с вытянутым забралом, такой же, как был у Волка. Но этот был еще больше, он без труда прятал в себе собачью голову владельца. Со стороны шлем больше напоминал лошадиный череп.
— Сигги, — позвал Рон, — эй!
Не обращая внимания на друга, тан подошел к своему жеребцу и легко запрыгнул в седло.
— Эй, ты, — крикнул алхимик. — Ты что, спятил? Ты куда собрался? А как же я?
— Извини, — бросил Сигмон. — Так надо.
— Кому надо? Погоди! Куда ты? Где тебя искать? Сигмон надел шлем, и железная маска скрыла его лицо. Теперь на коне сидело настоящее чудовище: окровавленное, с драной в клочья шкурой, с вытянутой блестящей мордой.
— Сигмон!
— Так надо, — глухо донеслось из-под шлема. — Драконам нет места на этой земле. Их время прошло. Прощай, Ронэлорэн.
Черный жеребец встал на дыбы, заржал и взял с места в галоп. Гравий прыснул из-под копыт во все стороны, и алхимик прикрыл лицо ладонью. Из-под нее он увидел, как черный силуэт всадника растворился среди серебряных струй дождя, пропал, словно его никогда и не было.
— Я знал, — прошептал алхимик дрожащими губами. — Проклятие! Я так и знал, что этим кончится.
* * *
Медная монета глухо стукнула о столешницу, завертелась, встала на ребро и покатилась к краю. Не успела. Мозолистая ладонь прихлопнула беглянку. Крепкие пальцы с траурной каемкой под ногтями сграбастали ее и спрятали подальше от посторонних глаз.
— Так что было дальше?
Широкоплечий крестьянин неспешно завязал тесемки кошеля, сунул его за пазуху и взялся за кружку с пивом. Глотнул от души, так, что жидковатая пена потекла по рыжей бороде двумя ручьями.
