— Неважно, граф, — отозвалась королева. — В этот тяжелый час мне очень не хватает тех, кто раньше был рядом.
Сигмон смутился и опустил глаза, рассматривая ступени трона. Конечно, королева не могла говорить о нем, нет. Конечно, она говорила о Геордоре, о своем супруге, что оставил ее, а вовсе не о мелком графе, который так позорно сбежал и спрятался, в то время когда так был ей нужен. Или могла? Почему от ее слов веет холодом, а глаза кричат огнем совсем иное?
Упрямо вскинув голову, Сигмон решительным шагом подошел к самым ступеням и взглянул прямо в синие глаза королевы. Он видел ее бледное лицо, ее худые пальчики, вцепившиеся в полированные подлокотники трона. Видел, как дрожат ее губы, ставшие почти прозрачными. Ее Величество королева Ривастана Вэлланор Сеговар не походила ни на убитую горем вдову, ни на заговорщицу, добившуюся трона. Она была похожа на до смерти испуганную девчонку.
— Вэлланор, — тихо произнес Сигмон. — Я всегда возвращаюсь, ты помнишь?
Королева медленно закрыла глаза. Когда она открыла их, в голубом пламени Сигмон увидел боль и отчаяние.
— Пойдем со мной, — жарко зашептал Сигмон. — Уедем отсюда. А потом вернемся, если ты захочешь. Позже, когда все успокоится. Пойдем?
— Я, — прошептала королева, — я не могу…
Но граф не слушал, что она говорила. Он читал в ее глазах страстное желание оказаться как можно дальше от этого мрачного места, пахнущего тленом и свежей землей. Пахнущего так, как пахнет… мертвец.
— Вэлланор? — тихо позвал Сигмон.
Она не ответила. Лишь дрожащие губы сомкнулись, вновь приоткрылись, как лепестки цветка, и в их движениях Ла Тойя ясно прочитал одно только слово: спаси.
Сигмон резко выпрямился и положил ладонь на рукоять клинка. Все было решено. Он видел достаточно, чтобы понять: Вэлланор здесь держат против ее воли, она не имеет отношения к заговору, и ее жизни грозит опасность. Но, прах их возьми, что ее так напугало… Ла Тойя вскинул голову, прислушиваясь к ярящемуся зверю, и понял, что не ошибся. Рядом с королевой, прямо у трона, из темноты появилась зыбкое пятно. Этот силуэт, словно нехотя, отлепился от окружавшей его темноты и начал движение вниз по ступеням. Сигмон сморгнул, и темный силуэт превратился в маленького человечка, закутанного в черный плащ. Он медленно спускался по ступеням, и его широкополая шляпа, скрывавшая лицо, едва заметно вздрагивала. От человечка пахло свежей землей и тленом.
Сигмон попятился, не убирая руки от меча. Вот она — причина такого невозмутимого спокойствия герцога Борфейма. Его козырная карта, которую он приберег в рукаве. Сигмон был уверен, что это существо, кем бы оно ни было, убило короля и Птаха. Оно опасно, и поэтому лучше его отвести подальше от королевы, все еще сидящей на троне. Но неужели герцог думает, что какой-то мертвец напугает ручное королевское чудовище?
Быстро сделав несколько шагов назад, Сигмон остановился, стараясь держаться подальше от ступеней трона и королевы.
Мертвец медленно покинул последнюю ступеньку и оказался в двух шагах от насторожившегося графа, сжимавшего рукоять меча. Человечек в черном плаще поднял голову, и на Сигмона взглянули остекленевшие глаза, тускло блестевшие на уже тронутом разложением лице.
— Ла Тойя, — глухо произнес покойник, и у Сигмона волосы на затылке встали дыбом.
Этот голос шел не из мертвого горла. Он просто исходил от черной фигуры, но ей не принадлежал.
— Последний из детей Фаомара, — продолжал мертвец. — Самый сильный и самый разумный и потому — самый опасный.
— Кто ты? — бросил Сигмон. — Я тебя знаю, тварь?
Человечек рассмеялся, словно услышал забавную шутку.
— Тебе нужно было остаться здесь, — сказал он. — Встать у трона рядом со своей королевой. И служить ей верно, как пес, выполняя малейшую прихоть. Но ты сунул нос туда, куда не положено совать его даже чудовищам. Ты слишком умен для измененного, Ла Тойя. В этом твоя беда.
Сигмон отступил еще на шаг, надеясь, что мертвец последует за ним и отойдет еще дальше от королевы, но покойник остался на месте.
— Ты не мертв, — холодно проронил Ла Тойя. — Я знаю, что говорю не с мертвой плотью, а с тем, кто ею управляет. Я — найду тебя. Где бы ты ни был, кем бы ты ни оказался — бойся чудовища. Однажды оно придет за тобой.
— О нет, — отозвался покойник, и мертвые глаза заблестели багряным светом. — Не придет.
Сигмон прыгнул вперед раньше, чем успел подумать об этом. Свистнул на лету клинок, выпрыгивая из ножен, острая сталь полоснула по мертвому горлу, и тут же обиженно взвыла, пройдя насквозь. Сигмон, с разгона пролетевший к ступеням трона, обернулся, взмахнул клинком, и черный человек отклонился в сторону — так же быстро, как и сам Ла Тойя.
Клинок Сигмона заплясал в воздухе, плетя смертоносные кружева, и мертвец закружился на месте. Черный плащ развевался, как крылья за его спиной, а шляпа снова скрыла лицо. Он двигался так же стремительно, как и его противник, и Сигмон лишь через долгий миг сражения понял, что лишь немногим превосходит своего врага. Немногим, но — превосходит. Он был готов поклясться, что его меч уже не раз должен был пронзить мертвую плоть, разрубить ее на куски, искромсать в мелкую крошку… Но все удары словно пропадали в глубине плаща, вязли в нем, проваливались в черный туман, не причиняя мертвецу никакого вреда.
Нанеся новый удар, который должен был снести голову врагу, но так и не снес, Сигмон отпрыгнул в сторону и замер, прислушиваясь к рычанию зверя в груди. Колдовство. Это не просто ходячий труп, это лишь видимость, оболочка, наполненная темным и злобным колдовством.
— Волдер, — прошипел Сигмон. — Проклятье колдунам!
Мертвец расхохотался неподвижными губами, запачканными гнилью. А потом в его руке мгновенно, словно из пустоты, появился длинный и узкий клинок.
— Ты слишком мягкое чудовище, — раздался голос из глубин черного плаща. — Ты не успех Фаомара, а его провал. Неудача. Ошибка. Недоделка. Выродок из выродков.
Сигмон пропустил обидные слова мимо ушей, даже и не думая прислушиваться к ним. И сделал правильно, потому что успел заметить, как мертвец бесшумно скользнул к нему, занося свой меч над головой. Сигмон успел подставить под удар свой клинок и только в последний миг, когда меч покойника полыхнул алым пламенем, почуял беду.
Меч колдовского создания прошел сквозь клинок графа, как нож сквозь масло, разрубая стальную полосу на две половины, и упал ниже, неотвратимо, словно топор палача. Если бы Сигмон был обычным человеком, он оказался бы разрубленным от плеча до бедра. Но зверь, живущий внутри графа Ла Тойя, увернулся. Алый клинок лишь самым кончиком прорезал чешую на груди Сигмона.
Этого хватило: от удара Ла Тойя отлетел назад, упал на спину и проехался по камням — ошеломленный и ударом, и болью, растекавшейся по груди. Он так и остался лежать, не отрывая взгляда от черной фигуры с пылающим клинком. Чешуя на груди раздалась, выплескивая из раны черную кровь, боль сводила судорогой ребра.
