И угодил в пропахшие мочой и ароматическими свечками рыночные ряды, заваленные и завешанные грудами розовых и зеленых кофточек, линялых джинсов, похожей на советскую обуви, нейлоновыми платками радужной расцветки, пластмассовыми расческами, безопасными лезвиями и прочей дрянью, непонятно для кого предназначенной.
Миражем среди этой нищей роскоши вдруг вспыхнула стеклянная витрина со свадебными платьями в кружевных воланах, рюшах и вышивке, правда на манекенах с обломанными кистями рук, так что из-под газовых накидок торчали коричневые обрубки, будто невесту начали четвертовать, но все-таки спасли в последний момент.
Повсюду попадались страшные, брейгелевские физиономии. А в зеленном ряду за сколоченным из досок прилавком стоял и вовсе тот самый, избежавший праведного креста, разбойник с клыками и бельмами, перекладывал короткопалой красной рукой жалкие пучки подвядшей петрушки, и сразу видно было, что он тут для отвода глаз и своего разбойного ремесла не бросил.
Ноги прилипали к асфальту.
Повсюду валялись старые расползшиеся ковры и ломаная мебель, точно здешние жители все разом решили от них избавиться. Я бродил полтора часа и не обнаружил ни одной кофейни. Раз только радостно ринулся, узрев вдали что-то вроде разноцветных зонтов, – но это оказались разложенные на просушку подушки в розовых и белых наперниках.
Маленькие христианские ценности прятались в самой низине.
И я сбежал.
…На вознесенной над утопающим в нищете городом гостиничной лужайке мне накрыли стол и подали рыбу, пойманную в Тивериадском озере кем-то из внуков Зеведеевых. Носились ласточки. Снизу слабо доносились крики в мегафон: заканчивался митинг, на который с утра сзывали прилепленные к стенам листовки с серпом и молотом и лозунгами по-арабски. Кажется, они кричали все то же: «Распни его!»
Легкомысленно забренчали, сзывая паству, христианские колокола.
По стене пробежала пузатенькая ящерка.
Паломники из России, с десяток теток, предводительствуемых молодым смущенным попиком, поужинав, уселись на лужайке в кружок и принялись читать вслух Евангелие.
Отсюда, с холма, было совсем близко к Богу.
...
Назарет Апрель – май 2007
Улов человеков
я оглянулся
на середине галилейского моря покрытого легонькой рябью
уходя от отелей для богатых паломников
и лавок с грошовыми крестиками и образками
одиноко шел по воде человек
...
Тивериадское озеро 30 апреля 2007
РЖД
я еще напишу о поездах
о полустанках
где бабки в валенках с увернутой в газеты вареной
картошкой
бросают вызов вагон-ресторанам экспрессов
меняющих локомотивы
о проводнице в сапогах бутылкой как гоголевский Городничий
о какой-то Зуевке
с навечно остановившимися часами на облупившемся
вокзальном бараке
голосующей за ЛДПР
о том как по-женски кричат на разъездах встречные товарняки
о старухе сползающей с верхней полки с японским телевизором закутанным в скатерть
о горах фараонова песка вдоль дороги
о мелких повседневных заботах
растаскивающих всю жизнь человека по крошкам
как муравьи
и отступающих в полосе отчуждения
под коленчатый стук поездов: ту-да ту-да ту-да
...
Москва – Пермь 13 марта 2000
Английский смокинг
Подаренные тобой часы я теперь сверяю по Биг-Бену.
Просторный Лондон оказался в архитектурном отношении некрасив. Старые дома скучны или помпезны, послевоенной постройки безобразны.
Теперь я понял, почему похожее на профсоюзный пансионат новое английское посольство на берегу Москва-реки почитают тут почти шедевром.
Зато туманные парки и скверы очаровательны.
Повсюду в них мне попадается одна и та же чугунная конная статуя, обозначающая то какого-то маршала, то какого-нибудь Георга.
А крылатая Ника мчится на чем-то вроде мраморного мотоцикла с коляской.
И есть аналог фонтана «Дружба народов» с ВДНХ – с львами, серпами, молотами и бедрастыми наядами, олицетворяющими величие и мощь империи.
Классическая лондонская гостиничка, где я остановился, выглядит, как если б я снял меблированную комнату у миссис Хадсон: с развешанными повсюду фотографиями в рамочках и множеством финтифлюшек. Только за дверцами настенного шкафчика, где в прежние годы, верно, держали графин с водой и ночной колпак, оказался маленький телевизор.
В этой части мира холодная и горячая вода текут из разных краников.
Фарфоровая мыльница на умывальнике имеет форму морского гребешка.
А когда пошел дождь и за окном захлестало из свинцовых труб, в комнате закапало с потолка, хотя живу я на первом этаже. Не знаю, как это им удается.
Благодаря языку, владычествующему в мире, англичане по-прежнему ощущают себя империей, даже и без колоний.
И это не лишено оснований.
За многометровыми окнами старинного министерства видны громадные кабинеты с книжными шкафами вдоль стен, картинами в золоченых рамах и зелеными абажурами над невидимыми огромными столами. Наверное, там есть и большие глобусы, за которыми прежде решались судьбы целых стран и народов.
В шкафах теперь вместо атласов и карт словари. Но с ними по-прежнему соседствуют гроссбухи.
И все так же сливаясь в могучие реки над зеленым сукном столов, текут в тишине финансовые потоки: закручиваются шелестящими водоворотиками и устремляются в широкое русло, перемешиваясь и кувыркаясь, зеленые американские и разноцветные европейские бумажки…
Не случайно остановившиеся часы над стойкой в соседнем пабе показывают вечность.
В Англии было множество великих людей. Теперь они возлежат, глядя поверх туристов, на каминных полках усыпальниц за стрельчатыми витражами соборов – иногда в довольно вольных позах, подперев голову локтем. Разве что без зажатой во рту зубочистки.
Прильнув, как в зоопарке, к решетке Букингемского дворца, толпа любуется вскидывающими на красном гравии колени гвардейцами в медвежьих шапках.
Для самых больших деревьев предусмотрительные англичане заранее растят замену в Ботаническом саду – на случай, когда те состарятся.
Налюбовавшись мраморными греческими комиксами с Парфенона, выходят из Британского музея девицы в низкосидящих брючках и коротких по моде блузках и показывают холодному небу свои розовые замерзшие пузики.
