— Кажется, у тебя плохо идет дело, — с раздражением заметила она.
Он остановился и, опершись на лопату, посмотрел на нее. Пот блестел на его руках и груди.
— Ты, конечно, умеешь это делать лучше?
Лучше? В физической силе она, естественно, уступала ему, но что касалось упорства…
— Без сомнения!
— Прекрасно! Пожалуйста, окажи мне честь и поучаствуй вместе со мной в этом развлечении.
Он поднял с земли вторую лопату и бросил ее под ноги Сабрине.
Она схватила лопату и с ожесточением принялась копать землю. Это оказалось намного труднее, чем она думала, глядя на него, — болела спина, было жарко и неудобно. Она не сдавалась, не желая показать ему, что не сможет справиться с этой черной работой. Они копали молча, яма становилась глубже, а куча выкопанной земли все выше.
— Сабрина, — задумчиво сказал Николас, — тебе не приходит в голову, что все дается слишком легко?
— Легко? — удивилась она и распрямила спину. Поясница ныла, ломило руки. — Едва ли назовешь это легким делом.
— Я не о том. — Он вытер пот со лба. — Если не считать, что мы раскапываем песок и землю, скопившуюся за двадцать лет, и все еще не нашли твоих сокровищ, место мы нашли с подозрительной легкостью.
— Указания были ясными и подробными, — недовольно сказала она, — что тут подозрительного?
— Они были не только подробными — они были слишком простыми. Подумай об этом, — настойчиво продолжал он. — Если бы ты хотела спрятать кучу золота, разве ты спрятала бы его так, чтобы любой идиот мог найти его? Найдите храм, поверните налево, увидите три дерева — и золото в ваших руках. Как будто оно не имело никакой ценности. И никого не беспокоило, что его найдут.
— Конечно, беспокоило, — рассердилась она. — Я не сомневаюсь, что те, кто зарыл его, твердо надеялись, что еще вернутся за ним. Хотя, вероятно, не предполагали, что оно пролежит здесь двадцать лет.
— Почему же они не вернулись?
— Не знаю. И не хочу знать. Может быть, у них не было такой возможности. Может быть, они все умерли. Какое это теперь имеет значение?
— Все же, — медленно произнес он, — меня удивляет…
— Перестань, черт возьми, удивляться и копай дальше. — Она с силой ткнула лопатой в землю. — Я не вижу в твоих сомнениях никакого…
Лопата с глухим стуком ударилась обо что-то твердое.
— Николас? — насторожилась она.
— Отойди, — коротко и властно распорядился он. Она выбралась из ямы, глубина которой достигала ее колен. Несколькими осторожными движениями Николас откопал предмет, похожий на небольшой сундучок. От волнения и радостного предчувствия у Сабрины перехватило дыхание.
— Открой его, Николас.
— Дай мне сначала вылезти из этой чертовой ямы. Он напрягся и, вытащив наружу сундучок, со стуком опустил на землю. Николас выбрался из ямы, присел возле сундучка и с любопытством осмотрел его.
— Странно, на нем нет замка. — Николас нахмурился. — Всего лишь защелка.
— Мне наплевать, как он закрывается, — повысила она голос, — да открывай же этот проклятый ящик.
Николас взялся за крышку. Она не поддавалась.
— Кажется, присохла.
Он попытался снова. Ничего. Он набрал в легкие воздух и сделал еще одну попытку, вложив в нее всю силу. Наконец с пронзительным скрипом крышка открылась.
В лучах солнца ослепительно заблестели золотые монеты.
Сабрина ахнула.
— О, Николас, смотри! — Опустившись на колени, она запустила дрожащую руку в сундучок и перебирала сверкающие кружочки, наслаждаясь прикосновением к холодному драгоценному металлу.
Николас выбрал монету и внимательно разглядывал ее.
— Мне никогда не приходилось видеть таких монет.
— Они великолепны! — Она набрала горсть монет и сыпала их из ладони сверкающим дождем, слушая мелодичный музыкальный звон.
— Они звенят как-то не так, — тихо сказал он.
Она не обратила внимания на его слова, зачарованно глядя на сверкающее богатство, лежащее перед ней, любуясь игрой солнечного света, превращавшего каждую монету в волшебное маленькое солнце. Их вид, звон и само прикосновение к ним приводили ее в неописуемый восторг, она торжествовала победу.
— Сабрина, — что-то странное было в его голосе, — ты должна посмотреть на это.
Она оторвала взгляд от сундучка. Николас держал в руке монету, в другой руке у него был кинжал.
— Смотри.
— Что это? — резко спросила она. — Я ничего не вижу.
— Посмотри поближе.
Что-то зловещее слышалось в его голосе. Она взглянула ему в лицо, но не смогла понять его выражения.
— Хорошо. — Она посмотрела на монету. — Не вижу ничего особенного.
Он поднес монету к ее глазам.
— Ты видишь царапину?
На золоте виднелась тусклая металлическая жилка.
— Да, ну и что?
— Смотри!
Он царапнул кинжалом поверхность монеты. Серая полоска стала шире. В его черных глазах она увидела сочувствие. Сердце ее тревожно сжалось. Она посмотрела ему в глаза и нашла в себе силы, чтобы спросить:
— И что это значит?
— Боюсь, любимая, это означает, что твое сокровище ничего не стоит. Мне очень жаль. — Он бросил монету обратно в сундучок. — Они, кажется, только позолочены. Даже, возможно, просто покрашены. Все это, — он указал на кучу сверкающих монет, — не более чем подделка.
— Но почему? — прошептала она, не сводя глаз с монет.
— Кто знает? Вероятно, кто-то задумал обмануть сторонников Наполеона и его войска, и заставить их поверить в то, что он имеет надежную поддержку во Франции. Возможно, заранее предполагалось закопать эти фальшивые деньги. Или, что тоже возможно, офицеры, закопавшие их, верили в подлинность золота и только потом узнали о мошенничестве. Поэтому, вероятно, они и не вернулись за ним. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем правду.
Сабрина все еще стояла перед открытым сундучком. Она так долго жила надеждой на это богатство. Оно слишком много значило для нее. Приданое дочери. Возможность выжить самой. Конечно, сейчас, когда она замужем за Николасом, бедность ей не грозила. Но оно значило больше, чем просто деньги. Поиски оказались бесполезными. Она медленно поднялась и рассеянно убрала ненужное письмо за пояс.
— Убери его обратно, Николас, — спокойно сказала она. — Закопай его опять, пожалуйста.
— Закопать? — простонал он. — Черт побери, Сабрина, почему мы не можем просто уехать…
Он взглянул на нее и замолчал. Она не хотела показывать обуревавшие ее чувства, она предпочла вернуться назад к временам притворства, когда не позволяла свету видеть ничего, кроме ее невозмутимо спокойного лица.
