— Он невыносим, — говорила Норма. — Не то чтобы у меня
ханжеский взгляд на жизнь, да и одеваюсь я как человек, слежу за модой. Но ведь
личность человека тоже должна что-то значить! Приятно, когда тебя уважают. Но
этот Селма не таков. У него только одно на уме. Чтобы ему понравиться, от
девушки требуется единственное — полный набор анатомических аксессуаров.
Берта Кул выражалась еще хлеще.
— Посмотри, этот прохвост отлавливает девушек, словно телят
из стада, — негодовала она.
— Как это? — не понял я.
— Он как будто вешает им на шею бирку для общего сведения.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты погляди на него. Он выбирает какую-нибудь девушку и
начинает активную атаку. Та осматривается вокруг, видит, что кроме него на
корабле выбирать особенно некого, и решает воспользоваться тем, что есть. Ей
хочется получить удовольствие от путешествия, вот она к нему и приклеивается.
Некоторое время они ходят не разлей вода, потом она вдруг прячется обратно в
свою раковину, и тогда он бросает ее, словно горячую картофелину. Позже с
некоторыми из них он заговаривает уже как бы по-приятельски… Черт побери, он их
словно метит!
— Никогда не воспринимал это таким образом, — рассмеялся я.
— Был бы женщиной — воспринял бы. — Берта фыркнула от
негодования. — Что, например, думает женщина, глядя на эту скромненькую
блондинку, которая к нему так и прилипла? Посмотришь на ее лицо — нежное,
целомудренное создание; посмотришь на фигуру — нет, она тоже человек; а раз
Сидней Селма повесил на нее свой ярлык — значит, легкая добыча.
И, не желая, чтобы нас видели долго беседующими, Берта
зашагала прочь, приноравливаясь к качке и проклиная ту минуту, когда ступила на
корабль.
Стефенсон Бикнел отдыхал в шезлонге, который ему поставили в
тихом солнечном уголке. Если в воздухе чувствовалась хоть малейшая прохлада, к
нему подходил палубный стюард и заботливо закутывал в одеяла. Желая, чтобы
Берта была при нем неотлучно, он устроил так, чтобы ее кресло поставили рядом.
Но Берта не разделяла его желания, и он в отчаянии обернулся ко мне.
Согласно уговору, я не должен был на корабле водить с
Бикнелом особую дружбу — так только, случайное знакомство, ничего не значащие
разговоры. Все же я подошел к нему и опустился в пустующее кресло Берты.
— Доброе утро, Бикнел. Как дела?
— Все болит, — проговорил он.
— Это плохо.
— Из-за качки не могу найти удобного положения. А если, не
дай Бог, на что-нибудь наткнусь — просто как зубная боль.
— Очень жаль.
— Как ваши успехи с Нормой Радклиф?
— Разговариваем иногда.
— Я часто вижу ее с вами.
— Она прячется от волков, — пояснил я.
— Понятно, — сухо прокомментировал он. Потом, глядя куда-то
вдаль, добавил: — А у вас хорошо получается с женщинами.
— У меня? — Я постарался выразить удивление.
— Да, у вас.
— Для меня это новость.
— И черт меня побери, если я понимаю, из-за чего это! —
продолжал Бикнел. — Вроде не такой уж вы красивый или высокий, с виду отнюдь не
дамский любимчик. И не бегаете за ними, но почему-то получается, что они бегают
за вами.
— По-моему, у вас обо мне превратное представление, — сказал
я.
— Да нет, не превратное. Слушайте, Лэм, я хочу, чтобы вы
поняли одну вещь. Мира — женщина молодая и непредсказуемая. Что ей взбредет в
голову — никогда не угадаешь. А мне не хочется, чтобы у нас возникли проблемы.
— Что вы имеете в виду?
— Я не хочу, чтобы ситуация осложнилась.
— Что значит «осложнилась»?
— Ну, я не хочу… Думаю, будет лучше, если знакомство с Мирой
вы оставите Берте Кул, и пусть Мира Берте обо всем расскажет. Потом уже вы можете
помогать миссис Кул.
— Я именно так и понимал ваши намерения и планы, — ответил я
ему.
— Ну, вот так и понимайте. — У него вырвался прерывистый
вздох; он откинул голову и прикрыл глаза.
Поднявшись, я прошелся по палубе, а затем уселся в свой шезлонг.
Через несколько минут появилась Норма Радклиф; она подошла и расположилась по
соседству.
— Надеюсь, вы не возражаете, Дональд?
— А в чем дело?
— Я подкупила стюарда.
— Зачем?
— Чтобы мой шезлонг поставили рядом с вашим. И не будете ли
вы так добры — как только появится этот Сидней Селма, смотрите прямо на меня и
внимательно слушайте, что я вам буду говорить.
— А что вы будете говорить?
— Не важно, — ответила она. — Может быть, я буду тихонько
говорить о погоде. Может быть, спрошу, что вы ели на завтрак. Было бы очень
хорошо, если бы мы увлеклись беседой и просто забыли, что Селма существует на
белом свете.
— Не нравится он вам? — спросил я.
— Нравится! — воскликнула она.
— Да я начинаю скрежетать зубами всякий раз, когда он со
мной заговаривает. Кончится тем, что я себе всю эмаль в порошок сотру. Если бы
можно было выкинуть его за борт!
Среди всей этой суеты перемещался денверский полицейский
Эдгар Ларсон. Ходил он тихо-тихо, как мышка, выползающая из норки, когда в доме
погасили свет и все улеглись спать. Он неожиданно возникал то на палубе, то в
коктейль-баре. Присутствовал на всех корабельных развлечениях, на игре в
кено
[1]
, стоял в дверях зала, когда показывали фильмы. Этот человек, казалось,
поспевал всюду, нигде не выделяясь, но везде занимая удобную позицию, чтобы
смотреть, слушать, следить. И, надо сказать, добивался существенных успехов.
Люди почему-то доверялись Ларсону. Стоило ему посмотреть на человека ласковым
взглядом серых глаз и принять позу слушающего, слегка наклонив голову, — и
человек уже ощущал потребность излить ему всю душу.
А тем временем огромный роскошный лайнер плыл все дальше,
рассекая голубые воды Тихого океана. На третий день пути погода существенно
переменилась. Холодные ветры уступили место мягким тропическим бризам. Солнце
палило немилосердно, и бассейн для плавания был набит до отказа. Девушки,
принимавшие на палубе солнечные ванны, начали темнеть, словно гренки в тостере.
Пассажиры уже хорошо знали друг друга. За обедом над столами
стоял гул от непрерывной болтовни. Перед обедом люди толпились в коктейль-баре,
а после обеда собирались группками за ликером и беседовали о политике, о
налогах, о серфинге.
