Кориото поглядел на меня, прищурившись так, что глаза его
превратились в щелочки, и глубоко затянулся сигаретой.
— Думаешь, когда Селма получит то, что ищет, он приедет сюда
поделиться с тобой? — спросил я. — Думаешь, он полный идиот и останется здесь,
на острове, где его каждую минуту может замести полиция? Не будь дураком.
— Что же он собирается делать? — спросил Кориото после
некоторого молчания. Он вроде бы даже и вопросы мне задавать не хотел, однако
совладать со своим любопытством все же не смог.
— Сядет на самолет и улетит на континент, — ответил я. — У
него уже есть билет на сегодня на ночной рейс и на всякий случай заказано место
на завтра.
— Самолет на континент?
— Конечно.
— Он сделал заказ?
— Не только заказ, черт побери! У него уже есть билет! Глаза
его снова превратились в узенькие щелки. Мицуи что-то протараторила ему
по-японски.
— Если не верите мне на слово, — корчась от боли, проговорил
я, — то можете позвонить в авиакомпанию.
Они снова затрещали по-японски, после чего Мицуи вышла из
комнаты характерной японской птичьей походочкой. Я слышал, как шлепали по полу
ее сандалии. Потом я услышал звуки крутящегося телефонного диска и вежливый
голосок Мицуи:
— Скажите, пожалуйста, улетает ли сегодня на самолете мистер
Сидней Селма?.. Он заказал место?.. Уже билет?.. Спасибо, большое спасибо.
Она повесила трубку, и по комнате посыпались дробные звуки
быстрого разговора по-японски — тревожные, как цокот кастаньет. Потом я
услышал, как Мицуи подбежала ко мне. Она наклонилась, и через секунду мой рот
был залеплен широким куском клейкой ленты.
Потом снова разговор по-японски, снова беготня. Наконец
громко хлопнула входная дверь, и с улицы снова донесся звук мотора и
отъезжающей машины.
Я попробовал пошевелить запястьями, но они были связаны
чрезвычайно хитроумно, с истинно японским мастерством — ведь их предки
упражнялись в разных фокусах с веревками на протяжении десяти тысяч лет. Все,
что мне удавалось, — это перекатываться с одного бока на другой.
У окна стоял маленький столик, на котором красовались
рубиновая японская вазочка и резная статуэтка. Мне удалось подсунуть ноги под
нижнюю перекладину столика, собраться с силами, приподнять столик и толкнуть
его вперед. Столик ударился о стекло, разбил его, вазочка с шумом грохнулась на
крыльцо и покатилась. Я еще раз пнул стол ногами, так что остатки стекла
осыпались на пол. Теперь оставалось только ждать.
Долго, казалось, целую вечность, ничего не происходило. Я
уже стал соображать, хватит ли у меня сил вытолкнуть в окно весь столик, как
вдруг услышал приближающиеся шаги, и какой-то мужчина испуганным голосом
спросил:
— Что случилось?
Похоже было, что он бросится наутек при первых признаках
опасности. Я замычал заклеенным ртом и еще раз толкнул ногами столик.
Мужчина заглянул в комнату через окно и тут же отскочил. Я
слышал, как он сбежал с крыльца, но потом остановился. Шаги опять стали
приближаться — осторожные, нерешительные. В окне вновь появилось бледное лицо.
Наконец я услышал, как поворачивается ручка двери, и мужчина вошел в дом.
Видно было, что он перепуган до смерти. Если бы я как-нибудь
неосторожно дернулся, он наверняка убежал бы. Наклонившись надо мной, он
зацепил пальцами край клейкой ленты у меня на губах и потянул вверх. Мне показалось,
что вместе с лентой он сдерет кожу с моих губ; но вопреки моим опасениям кожа
осталась на месте.
— Грабители, — проговорил я. — Развяжите меня! Позовите
полицию!
— Где они? — первым делом спросил он.
— Удрали, — заверил я его; только так его можно было
удержать.
Изрядно повозившись, он наконец развязал мне руки. Я сел,
достал перочинный нож, перерезал бинты, стягивавшие ноги, и наконец-то перевел
дух. Чувствовал я себя совершенно разбитым.
— Сейчас они ушли, — сказал я отдышавшись, — но скоро должны
вернуться. Поэтому они меня так и оставили связанным, чтобы…
Этого уже было достаточно. Он даже не стал дожидаться
благодарностей — выскочил из дома, словно выпущенный из катапульты.
Теперь, сказал я себе, в моем распоряжении минут десять, не
больше.
Внутри у меня все болело. Каждый шаг вызывал нестерпимую
боль в мышцах. И тем не менее я хорошенько осмотрел дом.
В кухне на гвоздике висели два ключа. Я внимательно
рассмотрел их. Это были ключи от разных замков, причем от хороших, дорогих. Ни
к передней, ни к задней двери дома Мицуи они не подходили. Я спрятал их в
карман.
Больше ничего интересного я не нашел. Я уже направился к
двери, как вдруг услышал шаги на крыльце. Я спрятался за входной дверью и замер.
Дверь с шумом распахнулась, и в дом влетел Сидней Селма.
Тупо уставившись на пустую комнату, он замер и оказался в великолепной позиции
— лучше не придумаешь.
В свой удар я вложил все силы. Получив ногой в задницу, он
рухнул вперед на четвереньки. И тут же я врезал ему в бок.
— Ну, как ощущение? — полюбопытствовал я. Третий удар я
нанес прямо в грудь.
Он опрокинулся на спину, и на лице его отразилось полнейшее
изумление — он словно не верил собственным глазам. Неловко перебирая руками, он
попытался подняться, но я двинул ему в челюсть и вышел.
Теперь я понимал, как легко люди становятся садистами.
Последний мой удар был особенно хорош.
Глава 20
Я позвонил в авиакомпанию и отменил свой заказ. Они были
только рады: несколько человек, записавшихся к ним в лист ожидания, до
последней минуты надеялись получить освободившееся место. Дежурная была сама
вежливость; она объяснила мне, что свой билет я могу сдать на следующий день
или обменять на другой рейс. Все, что от меня требовалось, — это назвать номер
билета. Поскольку я предусмотрительно записал номер к себе в блокнот, это было
проще пареной репы.
С нашим делом надо было что-то решать, и я пошел к Берте
Кул. Открыв дверь своего номера и едва взглянув на меня, она воскликнула:
— А-а! Заходи, ты как раз вовремя. Хорошенькую кашу ты
заварил!
Я вошел в комнату. Стефенсон Бикнел сидел на краешке стула,
обхватив руками набалдашник трости, с таким зверским лицом, словно собирался
сожрать на завтрак пару плотницких гвоздей. Я проковылял мимо него к свободному
стулу.
— Что это с тобой? — спросила Берта. — Ты еле ноги волочешь,
как инвалид. — Последние слова сорвались у нее с языка явно необдуманно, и она
поспешила исправить ошибку. — Ты что, попал в автокатастрофу? — Она с опаской
покосилась на Бикнела: не воспринял ли он ее предыдущую фразу как оскорбление.
