Тот занес саблю, хрипло выдохнул:
– Во имя Отца…
Сабля начала опускаться, и вдруг глаза священника вылезли из орбит, а изо рта у него хлынула кровь.
Барон не верил своим глазам. Он уже прощался с жизнью и вдруг получил еще одну отсрочку, еще одна удача была занесена в кровавую книгу его судьбы.
Он удивленно смотрел на священника.
У того из груди, пропоров поношенный подрясник, вылезло окровавленное острие штыка. Поп закашлялся, грудь его залила черная кровь.
– А… аминь… – выдохнул он вместе со сгустком крови и бессильно упал на колени, будто для того, чтобы совершить свою последнюю молитву.
За спиной его стоял лейтенант Крузенштерн с карабином в руках.
– Спасибо, Густав! – прохрипел фон Армист, опустил палаш и огляделся.
Они с лейтенантом остались одни. Вокруг валялись только окровавленные трупы – французы и немцы вперемежку с крестьянами. Солдаты и мужики лежали вповалку, словно застигнутые внезапным сном, сном без сновидений.
Мрачные немногословные нормандцы и язвительные бретонцы, остряк-бургундец с длинным шрамом на щеке и долговязый парень из Эльзаса, пруссак в изодранном мундире и пузатый саксонец с обвислыми усами… они пришли сюда, в эту дикую холодную страну, ведомые звездой своего императора, пришли в надежде на славу и почести, на трофеи и награды.
Но на этот раз, однако, счастливая звезда императора изменила ему.
Не проиграв ни одного сражения, он потерял все: Москву, плоды многолетней победоносной войны, потерял свою Великую Армию, непобедимую армию… потерял главное – славу непобедимого полководца.
– Что теперь делать, господин барон? – спросил Крузенштерн, вытирая штык о пожухлую траву.
Лейтенант смотрел на фон Армиста светлыми прозрачными глазами, и в этих глазах не было страха. Настоящий солдат, он все еще верил императору, все еще верил своему командиру и ждал его приказаний. Барон невольно позавидовал земляку: ему не нужно принимать трудных решений, не нужно думать о завтрашнем дне. Достаточно преданно посмотреть в глаза командиру и спросить звонким молодым голосом: «Что теперь делать, господин барон?»
На нем, фон Армисте, лежит вся ответственность.
Впрочем, барон тут же вспомнил девиз своего рода, выбитый на фамильном гербе, висевшем над входом в замковую часовню: «Поступай правильно и никогда не сомневайся!»
Он должен закончить свое дело, должен выполнить приказ императора, а там – будь что будет.
Фон Армист еще раз оглядел поле боя.
Двое или трое тяжело раненных еще стонали, подавая признаки жизни. Но они с лейтенантом ничем уже не смогут им помочь, разве что прекратить их мучения.
По берегам озера бродили выпряженные из повозок лошади и нерасседланные кони кавалеристов. Впрочем, большая часть лошадей куда-то исчезла во время схватки – должно быть, разбежалась по лесу, напуганная шумом боя.
К счастью (если такое выражение применимо к их положению), французы успели перетаскать к озеру и утопить большую часть сокровищ, на берегу оставалось совсем немного. Значит, первым делом нужно завершить начатое. Выполнить приказ, пока им еще что-нибудь не помешало. Что-нибудь или кто-нибудь.
Барон взялся за тяжелое золотое блюдо и потащил его к озеру.
Крузенштерн понял его без слов и тоже принялся таскать к воде остатки сокровищ.
Через час работа была почти закончена.
Фон Армист заглянул в возок.
Там оставалась последняя шкатулка – небольшой бронзовый ларец, инкрустированный золотом, слоновой костью и выцветшей от времени блекло-голубой бирюзой. Не слишком ценная вещь, видимо, случайно попавшая в число трофеев императора. Барон взял шкатулку в руки, чтобы отнести ее к берегу и утопить, и взгляд его невольно задержался на ее крышке.
По темной бронзе бежали странные, магические узоры. Они словно затягивали взгляд барона в какую-то таинственную глубину, в темный бездонный омут. Он внезапно увидел тенистый сад на берегу ручья, тихо журчащий фонтан, пышное дерево, обильно усыпанное незнакомыми плодами… он почувствовал даже запах этих плодов, сладкий, дурманящий…
– Господин барон, мы закончили! – раздался рядом с ним голос молодого лейтенанта.
Этот голос словно разбудил фон Армиста, словно сбросил с него странное магическое оцепенение. Барон вздрогнул и выронил шкатулку. Она открылась, и на осеннюю глинистую землю выпала книга в переплете из тисненой кордовской кожи, с бронзовыми уголками и золотыми застежками.
Барон наклонился, поднял книгу и раскрыл ее.
Листы книги были пустыми и чистыми, как поле, покрытое первым снегом. К тисненому переплету крепился золотой карандаш, словно приглашавший барона что-то написать или нарисовать на чистых страницах.
И тогда барон фон Армист понял, что это – знак судьбы.
Участковый Василий Уточкин подъехал к своему дому, заглушил мотор и удивленно взглянул на крыльцо. На его крыльце сидел, опустив голову, старик в черном ватнике и картузе с треснувшим козырьком. Даже в таком положении было видно, что он удивительно высок.
– Здоров, дядя Петя! – приветствовал Василий старика.
Это действительно был пасечник дядя Петя, обитатель хутора, расположенного в глубине леса, вдалеке от всех деревень и поселков.
Удивление участкового было вызвано тем, что пасечник крайне редко покидал свой хутор, он жил там безвылазно зимой и летом, выбираясь из дома только раз в месяц, чтобы получить пенсию, да еще по каким-нибудь совершенно исключительным поводам.
Так же зимой и летом, невзирая на погоду и климатические условия, дядя Петя был всегда одет в телогрейку и картуз. Правда, у него имелись две формы одежды, повседневная и парадно-выходная. Обе эти формы состояли все из той же телогрейки и картуза, но та телогрейка, в которой пасечник копошился по дому, работал в огороде и общался со своими пчелками, под действием солнца и дождя выцвела и приобрела неопределенный цвет, который деревенские остряки называли серо-буро-малиновым. И картуз к ней полагался соответствующий – выгоревший и измятый до такой степени, как будто его долго пережевывала корова, прежде чем с негодованием выплюнуть.
Сегодня же пасечник оделся в парадно-выходную форму, то есть в телогрейку, сохранившую первоначальный черный цвет и даже довольно ладно сидящую на подтянутой и сильной дяди-Петиной фигуре, и в картуз, лишь немного помятый и с козырьком, сломанным всего лишь в одном месте.
– Здоров, дядя Петя! – повторил участковый, подходя к крыльцу и протягивая руку для рукопожатия.
– И тебе того же самого! – солидно ответил пасечник, поднимаясь во весь свой немалый рост. – Ну что, милок, не всех еще преступников переловил?
