Олимпии, как и Веронике, воззрения Чонси были абсолютно
чужды. Жизненная позиция Гарри была ей близка гораздо больше, хотя и он сейчас
повел себя не самым разумным образом.
– Просто у твоей дочери обостренное чувство социальной
справедливости, и я не вижу в этом ничего плохого. Надо только дать ей
успокоиться, а там она и сама увидит, что никто от ее выхода в свет не
пострадает и обиженным себя не почувствует. Обычный светский раут, а для них –
веселая вечеринка. Я тебя умоляю, не затевай с ней никаких дискуссий! Если ты
только заикнешься об оплате обучения, она вполне может выкинуть какую-нибудь
глупость и откажется идти в колледж.
Но Чонси, похоже, ее не слышал и гнул свое:
– Вот тебе результат брака с евреем-радикалом! –
Слова бывшего мужа больно ранили Олимпию. Олимпия замерла. Господи, неужели
Чонси способен сказать такое вслух?!
– Что ты сказал? – ледяным тоном переспросила она.
– Ты слышала! – отрезал Чонси, не пытаясь смягчить
свою резкость.
Иногда Чонси становился похож на героев фильмов тридцатых
годов – спесивых и самодовольных. Такого откровенного чванства в приличном
обществе теперь уже не увидишь – люди стали считаться с переменами в обществе и
вести себя по крайней мере осторожнее. В этом отношении и Чонси, и Фелиция
представляли собой редкие экземпляры.
– Никогда не смей говорить мне ничего подобного! Ты и
мизинца его не стоишь. Теперь я понимаю, почему Вероника стала такой – она ни
за что не хочет быть похожей на тебя. Господи, ты вообще когда-нибудь давал
себе труд заметить, что вокруг тебя живут и другие люди, и они ничуть не глупее
тебя, они работают, не в пример тебе!
Чонси в жизни не знал, что такое работать по-настоящему.
Сначала он был сыном богатых родителей, потом стал проживать наследство, а
теперь, как догадывалась Олимпия, кормится с фондов своей жены. Праздная
публика, праздная жизнь, одни сплошные амбиции. Может, отцовское пренебрежение
ко всему и ко всем и его чванство и пытается искупить Вероника?
– Да ты просто лишилась рассудка, Олимпия, когда
перешла в их веру! Никогда не мог понять, как ты смогла на это пойти. Ты же из
семьи Кроуфорд!
– Нет, я из Рубинштейнов! – гневно возразила
она. – И я люблю своего мужа! Мой переход в его веру был для него очень
важен. А тебя это никак не касается! Моя вера – это мое личное дело, ты к этому
никакого отношения не имеешь.
Она кипела от негодования и обиды. Неужели этого человека
она любила?! Какое счастье, что она встретила Гарри!
– И ты пошла против всего, чем дорожили твои предки,
чтобы только потрафить человеку, исповедующему более левые взгляды, чем сами
коммунисты! – Чонси никак не мог уняться.
– Да о чем ты говоришь? При чем здесь все это? Мы с
тобой обсуждаем бал, на который хотим вывезти наших дочерей. Ни о каких
политических взглядах речи не идет, ни о твоих, ни о моих! При чем тут
коммунисты? И проблема не в Гарри, а в Веронике.
– Два сапога пара!
По сути дела, Чонси был прав, но Олимпия не собиралась этого
признавать. Сперва надо урезонить Веронику, а потом уж нужно будет поговорить
спокойно с Гарри. Он разумный человек, и она не сомневалась, что в конечном
итоге тоже изменит свою точку зрения. Чонси – другое дело, этот никогда не
упустит возможности показать себя во всей красе – со своей манией величия и
самодовольством. Эти качества в нем весьма успешно культивировала его супруга.
Наверное, поэтому они и жили душа в душу, что исповедовали одни и те же
принципы.
Олимпия отказывалась понимать, как вообще она могла выйти
замуж за Чонси, пускай даже и молоденькой дурочкой. Сейчас, в сорок четыре,
оглядываясь назад, она находила этому единственное объяснение – любовь ослепила
и оглушила ее, лишила разума.
– Чонси, еще раз говорю тебе: не вздумай угрожать
Веронике тем, что не станешь оплачивать ее учебу. Если ты это сделаешь, она
выкинет какой-нибудь финт похлеще, я ее знаю. Бал – это одно, а учеба – это ее
будущее! Учти, если посмеешь – я на тебя в суд подам.
Плата за обучение детей вменялась Чонси по условиям развода,
но Олимпия понимала, что бывший муж вполне способен забыть о последствиях и
нарушить обязательство, только чтобы настоять на своем.
– Валяй, Олимпия, подавай на меня в суд, мне плевать!
Если не доведешь до Вероники моего мнения, это сделаю я сам. Можешь даже
сказать, что я им обеим откажу в этих деньгах, если они обе на Рождество не
появятся на этом чертовом балу. Может, это ее образумит. Она же не захочет
навредить Джинни, а если откажется от бала, сестра тоже пострадает. И мне
плевать на твои угрозы и суды. Я им обеим ни копейки не дам, если обе не будут
на Аркадах. Можешь надеть на нее наручники, напичкать успокоительным – выбирай
любой способ, но она должна дебютировать!
Упрямый осел! Взрослый человек, а ведет себя как ребенок!
Надо же, обратить пустячное дело в целую войну! Все окончательно потеряли
голову, и это – из-за какого-то бала!
– Это нечестно по отношению к Вирджинии. Это шантаж,
Чонси! Девочка и так расстроена. Джинни хочет поехать, и не ее вина, что так
все обернулось. Прошу тебя, Чонси, хоть ты прояви благоразумие!
– Считай, что я беру Вирджинию в заложницы, чтобы
заставить образумиться Веронику.
Олимпия и себя уже чувствовала заложницей. Конечно же,
меньше всего она хотела начинать судебную тяжбу из-за оплаты обучения дочерей.
Дети ей этого не простят, Вероника может наделать глупостей посерьезнее, да и
Чарли будет не в восторге от такого поворота событий. Впрочем, из уст Чонси
угроза звучала вполне реально.
– Чонси, ради бога, это же непорядочно! Речь идет
всего-навсего о вечеринке, неужели из-за такой ерунды должны перессориться две
семьи, а девочки остаться без колледжа?
Олимпия не стала говорить, что ей будет нелегко тянуть еще
двух студентов – ведь она уже вносит часть платы за обучение сына. Не может же
она требовать от Гарри взять это на себя, когда у девочек есть весьма
состоятельный отец, который обязан платить за своих детей! А угроза наказать
Вирджинию за упрямство сестры и вовсе несправедлива. Но Чонси привык к тому,
чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Он всегда, даже в юности,
чувствовал себя хозяином жизни. Он и в их браке всегда на нее давил и, похоже,
до сих пор не расстался с этой привычкой. Но вести себя так по такому
ничтожному поводу?!
– Мне не нужна такая дочь, тоже мне – возмутительница
спокойствия, революционерка! Олимпия, ради бога, представь, что я скажу своим
друзьям, как буду выглядеть в их глазах?!
– Это не самое страшное в жизни, – ответила она.
Но для Чонси, судя по всему, такое положение дел казалось
ужасающим. Ну как же! Его соплячка-дочь опозорила отца – проигнорировала такое
событие, не появилась на балу! Как она посмела идти наперекор традиции, как
посмела восстать против уклада жизни нескольких поколений их несравненного
аристократического рода!
