К тому моменту, когда юная Олимпия – она тогда еще училась в
Вассарском колледже – потеряла родителей, состояние семьи практически сошло на
нет, и ей пришлось продать и дом, и землю, чтобы расплатиться по многочисленным
долгам, в том числе налоговым. Отец Олимпии никогда всерьез не занимался делами
и, как остроумно и очень точно выразился на его похоронах один дальний
родственник, «имел небольшое состояние, которое сделал из большого».
Выплатив долги и расставшись с солидной недвижимостью,
Олимпия осталась практически без серьезных средств, но зато голубая кровь и
аристократические связи были при ней. Ей только хватило, чтобы заплатить за
учебу и оставить кое-что на будущее – из этих денег позже она и оплатила свое
дальнейшее образование.
Через полгода после окончания престижного колледжа Вассар
Олимпия вышла замуж за Чонси Бедхама Уокера Четвертого, свежеиспеченного
выпускника Принстона. Чонси Уокер был ее первой и большой любовью. Обаятельный,
красивый, веселый парень был душою любого общества, искусным наездником и
игроком в поло. Олимпия влюбилась в него с первого взгляда. С того момента, как
Олимпия его увидела, другие юноши перестали для нее существовать. Олимпию
нисколько не интересовало огромное состояние семьи Уокер, их связи и положение
в обществе. Она была настолько ослеплена своей всепоглощающей любовью, что не
замечала ни пристрастия Чонси к спиртному и азартным играм, ни его мотовства,
ни многочисленных интрижек.
После Принстона Чонси начал карьеру в принадлежащем семье
инвестиционном банке. Почувствовав себя полновластным хозяином, он в конце
концов стал появляться у себя в кабинете лишь изредка, для приличия.
С Олимпией он тоже проводил совсем немного времени, предпочитая появляться
дома далеко за полночь. Зато гулял направо и налево. Когда Олимпия осознала
наконец, что на самом деле происходит, у них с Чонси уже было трое детей.
Заботы о малышах целиком захватили молодую мать, и на размышления о собственной
жизни у Олимпии не оставалось ни сил, ни времени.
Их первенец Чарли родился через два года после свадьбы, а
его сестренки-близнецы, Вирджиния и Вероника, тремя годами позже.
Олимпия и сейчас не могла понять, как могла она, женщина
проницательная и неглупая, так долго не видеть очевидного – поверхностности
мужа, его бесчисленных измен, отсутствия интереса к ней и детям. Нет, она и
тогда понимала, что Чонси вряд ли когда-нибудь станет примерным семьянином, и
готова была с этим мириться, считая его человеком ярким и незаурядным. Увы, она
прозрела не скоро.
Олимпия и Чонси прожили вместе семь лет, к моменту развода
Чарли исполнилось пять, девочкам было по два годика, а самой Олимпии – двадцать
девять.
Сразу после развода Чонси окончательно оставил работу в
банке и переехал жить в Ньюпорт к своей бабке, которая была старейшиной
светского общества Ньюпорта и Палм-Бич. Там он наконец целиком отдался
праздности и развлечениям – посвятил себя игре в поло и охоте за
представительницами прекрасного пола.
Но холостяцкую жизнь Чонси Уокер вел недолго. Год спустя он
женился на Фелиции Уэзертон, которая подходила ему идеально. Они выстроили дом
рядом с поместьем бабушки, которое Чонси унаследовал безраздельно, купили новых
лошадей для бабушкиных конюшен, а четыре года спустя у них уже подрастали три
дочери.
Годом позже вышла замуж во второй раз и Олимпия. Ее мужем
стал Гарри Рубинштейн. Новый выбор бывшей жены Чонси Уокер воспринял как нечто
нелепое и ужасное. Когда же их сын Чарли сказал отцу, что мама перешла в
иудейскую веру, Чонси лишился дара речи. Не менее сильное впечатление произвело
известие о поступлении Олимпии на юридический факультет. И Чонси сделал вывод,
что, кроме аристократических корней, у него и его бывшей жены нет ничего общего
и быть не может. Так что их развод был закономерен.
Олимпия пришла к такому заключению гораздо раньше.
Представления и установки, которым она следовала в молодости, с годами
кардинально изменились. Ценности, исповедуемые бывшим мужем, а вернее
отсутствие таковых, были абсолютно неприемлемы для той зрелой женщины, которой
Олимпия стала.
Все пятнадцать лет после развода Олимпия и Чонси старательно
поддерживали шаткое перемирие, временами переходящее в боевые действия местного
масштаба, поводом для которых чаще всего являлись финансовые причины. Чонси
поддерживал детей от первого брака, хотя и не слишком щедро. Несмотря на свое
огромное состояние, он не баловал своих старших детей, зато был куда более расточителен
в своих нынешних расходах. К тому же он поставил перед Олимпией одно жесткое
условие: никогда не понуждать их общих детей принять иудейскую веру.
Впрочем, это условие ничего не меняло – Олимпия и так не
собиралась ни на кого оказывать давления. Для нее переход в другую веру стал
исключительно ее личным решением, в котором ее горячо поддержал Гарри. Чонси же
был откровенным антисемитом и не считал нужным это скрывать. Гарри считал его
высокомерным, напыщенным и, по большому счету, никчемным человеком. За все эти
пятнадцать лет Олимпии так и не удалось найти основания, чтобы встать на защиту
бывшего мужа – если не считать того, что она выходила за него замуж по любви и
что он был отцом троих ее детей.
Чонси был весь соткан из предрассудков и снобизма. И он, и
его вторая жена ни в малейшей степени не утруждали себя политкорректностью.
Гарри такое поведение считал абсолютно неприемлемым. Уокеры, по мнению Гарри,
были людьми из другого мира, и он не мог понять, как Олимпия умудряется
выносить бывшего мужа дольше десяти минут, не говоря уже о семи годах
супружества. Для Гарри такие люди, как Чонси и Фелиция, да и все великосветское
общество Ньюпорта, оставались загадкой. И он не имел желания ее разгадывать,
так что редкие попытки Олимпии что-либо ему объяснить не достигали цели. Поняв
это, Олимпия не стала досаждать мужу пространными объяснениями.
Гарри боготворил Олимпию, любил ее детей и обожал маленького
Макса. Удивительное дело, но одна из двойняшек, Вероника, подчас казалась
скорее его дочерью, чем ребенком Чонси. С Гарри ее роднила приверженность
к либерализму и идеалам социальной справедливости. А вот ее сестра Вирджиния
унаследовала куда больше от своих ньюпортских предков, да и нрава она была
более легкомысленного.
Их старший брат Чарли учился в Дартмут-колледже. Одно время
он серьезно увлекся теологией, но потом, казалось, изменил свои планы стать
священником. Макс же был занятный человечек, не по годам рассудительный, чем
напоминал бабушке Фриде ее отца, который в Германии был раввином, пока не попал
в концлагерь Дахау – но и там, невзирая ни на что, он умудрялся помогать всем,
кому только мог, пока не встретил свою смерть вместе со всеми близкими.
Рассказы Фриды о ее детстве и погибшей родне всякий раз
вызывали у Олимпии слезы. У Фриды Рубинштейн с внутренней стороны левого
запястья была татуировка – порядковый лагерный номер, трагическое напоминание о
несчастном детстве в фашистской Германии. Из-за этой татуировки она всегда
носила вещи только с длинными рукавами. Олимпия никогда не забывала об этом,
когда покупала Фриде блузки и джемпера, а это случалось часто. Между невесткой
и свекровью царило полное взаимопонимание и уважение, лишь углублявшееся с
годами.
