– Но ей же так хочется! – не повышая голоса,
сказала Олимпия. Она не стала объяснять Гарри, почему его матери так хотелось
оказаться на этом балу. Он же чуткий сын – сам должен понимать.
– Это она из упрямства, – сказал Гарри как
отрезал.
– Ну уж нет! Из вас двоих упрямец – это ты!
В голосе Олимпии прозвучала непривычно резкая нота. Гарри не
хотел понять, что его матери нужна помощь, и ее это начинало бесить. Мог хотя
бы отвезти туда мать, раз она так этого хочет! Да и потом, из членов семьи это
мог сделать только Гарри, ведь все остальные будут заняты.
Но, видимо, это был тот случай, когда нашла коса на камень.
Гарри, конечно, любил мать и жалел ее, но он не желал сдаваться и не хотел
уступить Олимпии. Тем более что свое неучастие в мероприятии он объяснял
принципиальными причинами.
– Мне кажется, это для нее очень важно, –
настаивала Олимпия.
– Не понимаю, почему, – заявил Гарри. – Но
даже если и так, я, как судья апелляционного суда, не должен поддерживать
мероприятие дискриминационного характера только затем, чтобы потрафить
собственной матери, жене или дочерям. Олли, я не желаю из-за этого вашего бала
чувствовать себя каким-то бездушным мерзавцем! Я твердо убежден, что поступаю
правильно!
– Уверена, ты был бы не первым евреем, участвующим в
Аркадах. Насколько я знаю, за эти годы многие девушки-дебютантки были из
еврейских семей.
– Очень сомневаюсь! Но даже если и так, я все равно
вправе иметь свое мнение и его придерживаться. Не думаю, чтобы Мартин Лютер
Кинг стал веселиться на балу, устроенном ку-клукс-кланом.
– А вам с Вероникой обязательно надо бойкотировать все,
что вам не по душе, да? Когда она дома, я даже продукты покупаю с оглядкой –
вдруг это кого-то обидит или оскорбит? Получается, если я покупаю виноград, то
оскорбляю Цезаря Чавеса, если что-то южноафриканское – задеваю чувства Нельсона
Манделы. Черт возьми, да как же тогда жить, если любое мое действие может
кого-то задеть или оскорбить?! Это может быть истолковано так, а этого вообще
нельзя допустить… К чему мы придем с таким подходом?! А в данном случае я
считаю, что семья важнее твоих политических убеждений, будь они неладны! Ведь
твоя мать всего-то и хочет, что поехать на бал, где ее внучки будут впервые
представлены обществу. Согласна, это, может быть, и устаревшая традиция, но и
только! Это праздник, у девушки такой может быть только раз в жизни, это для
нее торжественный день! Неужели нельзя уступить ради одного-единственного
вечера?
Олимпия уже не могла сдержать своего раздражения. Гарри же
молча смотрел на жену и укоризненно качал головой. Ему казалось, что все
препирательства остались позади и его неучастие – дело решенное. Но Олимпия,
как видно, не желала с этим мириться.
– Прошу тебя, Олимпия, прекратим этот бессмысленный
спор. Мое решение неизменно.
– Прекрасно! – отрезала жена, обдав его гневным
взглядом. – Ну и сиди со своими принципами, если они тебе дороже нас!
– Твое мнение на этот счет мне известно, –
негромко отозвался Гарри. Вид у него был разнесчастный. – Пойми, принципы
– это не шляпа, которую можно снять, если она не подходит. Они скорее как
терновый венец, который приходится носить, невзирая ни на что.
Больше Олимпия не издала ни звука и, пока окончательно не
рассердилась и не наговорила лишнего, вышла из комнаты. Было ясно, что никаких
компромиссов по данному вопросу не будет. Эту битву она проиграла. Нравится или
нет, справедливо или нет, но уступить на сей раз придется ей.
Глава 7
Стоило явиться двойняшкам, как в доме все пошло кувырком.
Подружки девчонок шастали туда-сюда, телефон звонил беспрерывно. Набежали
девочки, тоже приглашенные на бал, шушукались с Джинни, хихикали и разглядывали
платье. Всем оно очень понравилось. Другого мнения и быть не могло, платье
действительно было роскошное. А Вероника заперлась со своими подружками у
себя – из ее подруг никто на бал не собирался.
Фрида держала дверь в гостиную открытой и с удовольствием
следила за перемещениями молодежи. Олимпия заказывала ей кошерную еду, Чарли
принимал посыльных и помогал накрывать бабушке на стол, старательно раскладывая
еду по разным подносам и блюдам – рыбу отдельно от мяса и молочного. Правда,
Фрида проявила великодушие и была согласна отступить от своих строгих правил,
учитывая неординарность ситуации. Она понимала, что Олимпии сейчас лишние
заботы просто не по силам. Она надеялась, что Господь простит ей эти маленькие
прегрешения, если только она не станет есть мясо со сливочным соусом, омаров
или креветок. Олимпия очень серьезно относилась к требованиям свекрови,
понимая, как важно для пожилой женщины соблюдение правил.
Вечером в четверг начался праздник Хануки. Олимпия зажгла
свечи, а Фрида прочла вслух молитвы. Они обменялись подарками – так надо будет
делать на протяжении всех восьми дней праздника. Олимпия была рада, что в эти
дни Фрида была с ними, ее присутствие словно сплачивало семью. К тому же этот
светлый и добрый религиозный праздник отвлекал всех от темы уже близкого бала.
Джинни с волнением ожидала приезда Стива, он должен был
появиться в пятницу вечером. Вероника по-прежнему обнадеживала, что Джеф ее не
подведет и будет выглядеть и вести себя пристойно. Его ждали только в субботу
утром – в пятницу у Джефа были неотложные дала в Провиденсе, и Вероника
сказала, что раньше вырваться ему никак не удастся. Олимпию это тревожило, но
спорить с дочерью было бесполезно. Сейчас, когда до бала оставались считаные
дни, настроение у нее было хуже некуда.
Вечером в четверг Олимпия вспомнила, что она так и не видела
белые атласные туфли Вероники, хоть та и божилась, что они у нее есть. Она
решила сама поискать их в шкафу. В противном случае придется срочно покупать
новую пару, не то дочь выкинет какой-нибудь фортель – наденет кроссовки или лодочки
красного цвета.
Она вошла в комнату дочери в тот момент, когда та, с
полотенцем на голове, выходила из ванной.
Увидев обнаженную спину дочери, Олимпия ахнула: на обеих
лопатках красовалась огромная татуировка – гигантская цветная бабочка размером
с большую тарелку. Олимпия, сама того не желая, громко ахнула. Вероника
подскочила – она не слышала, как вошла мать, и не увидела ее из-за полотенца,
съехавшего на глаза.
– Господи! Это еще что такое?
Олимпия поверить не могла, что Вероника сделала такую безобразно
огромную татуировку. Олимпия расплакалась.
– Мам, перестань… Ну, пожалуйста… Прости меня… Я сама
хотела сказать… Я давно хотела сделать такую. Она мне так нравится! Ты
привыкнешь…
Вероника была в панике. Если мама им когда-нибудь что и
запрещала, то именно пирсинг и татуировку. Только уши проколоть позволила. А
татуировка… – это вообще было что-то немыслимое.
– Глазам своим не верю! Как ты могла?!
Олимпия опустилась на кровать. У нее кружилась голова. Тело
ее ребенка осквернено! Она представить себе не могла, как Вероника теперь будет
жить с этим до конца своих дней. Это же неприлично! Надо немедленно свести
рисунок, но Олимпия понимала, что дочь откажется.
