Монах поблагодарил хозяина, закрыл лицо капюшоном и побрел к конюшне. По пути он увидел молодую женщину в синем платье, с корзинкой в руке.
Монах замер на месте, словно громом пораженный.
Пробегавшая по двору служанка налетела на него и едва не выронила кувшин с вином.
– Что ты стоишь здесь, как статуя? – промолвила она беззлобно и хотела бежать дальше, но монах ухватил ее за рукав.
– Постой, дочь моя! – проговорил он, глубже надвинув капюшон. – Когда-то давно я бывал в вашем городе. Та женщина, которая прошла сейчас по двору, кажется мне знакомой. Не скажешь ли ты, кто она?
– Не зря говорят, что монахи не пропустят ни одной юбки! – Служанка поправила чепчик и приосанилась. – Эта милая дама – фрау Гейнце, жена торговца скотом.
– Фрау Гейнце, говоришь... – проговорил монах задумчиво. – А мне она показалась похожей на фрау Ситтов... впрочем, этого не может быть! Той давно уже нет на свете...
– Отчего же? – служанка понизила голос. – Так звали ее мать, да только та фрау Ситтов была лет двадцать тому сожжена за колдовство. Отец Ренаты женился на соседке, вдове лесоторговца, да скоро умер. Мачеха плохо с ней обращалась, но, когда ей сравнялось восемь лет, из далеких краев приехал ее дядя, брат матери, и забрал ее к себе. Она много путешествовала с дядей, говорят, была даже в Новом Свете. Потом они вернулись в Нойбах. Дядя оставил ей большое наследство и перед смертью выдал за славного господина Гейнце. Они живут очень хорошо, и Господь благословил их детьми. Старшая дочь удивительно похожа на мать...
Монах поблагодарил болтливую девушку и побрел на конюшню.
Вскоре добрая служанка тайком от хозяина принесла ему хлеба и вина.
Монах утолил голод и устроился на ночлег в пустом стойле, на груде соломы.
Однако сон не шел к нему.
Его мучила боль во всех суставах, пораженных страшной болезнью, а пуще того мучили его воспоминания. Он вспоминал костер на городской площади и женщину, молящую о помощи святую Урсулу...
Он вспомнил также, что после казни той женщины удача отвернулась от него. В папской курии завелся у него тайный недоброжелатель, который нашептывал Его Святейшеству дурное. Его отстранили от дел инквизиции, перевели в захудалый монастырь в Далматинских горах, но и там дела шли все хуже и хуже, пока он не опустился до того, что стал жить подаянием...
После полуночи монах услышал странный шорох в дальнем углу конюшни и поднялся, чтобы проверить, не забрались ли на постоялый двор воры.
Из темноты на него глядели чьи-то тускло горящие глаза, полные розоватых и сиреневых переливов. Казалось, глаза эти смотрели одновременно повсюду, заглядывая в каждый дом, в каждую душу, в каждое сердце. Старый доминиканец почувствовал, что взгляд этот проник в него, что он копается в его душе, как полковой лекарь в ранах умирающего ландскнехта.
– Это ты? – спросил монах дрожащим от страха голосом.
– Кто же еще? – донесся из темноты странный голос.
– Чего ты хочешь от меня? – пролепетал монах, зная уже, каким будет ответ.
– Уже скоро! – отозвался голос из темноты.
* * *
Он лежал на кровати, отвернувшись лицом к стене.
– Ты не пойдешь сегодня гулять с собакой? – спросила жена.
– Зачем? – глухо спросил он.
– Как это – зачем? – возмутилась жена. – С собакой нужно гулять два раза в день! У меня суп на плите, я не могу выйти! И что это вообще такое – то он каждый вечер бежал гулять как наскипидаренный, а то из дома не вытолкать!
Он нехотя поднялся с кровати и побрел в прихожую.
Идти не хотелось, но еще больше не хотелось слушать ворчанье жены. В последнее время ему ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, ни идти на работу. Работал он теперь в архиве – в полуподвальном помещении, скупо освещаемом галогеновыми лампами, которые вечно перегорали. И приходилось долго звонить в хозяйственную часть, и наконец приходил электрик со стремянкой, смотрел на него с ненавистью и менял лампочку, а потом нарочно ронял стремянку на каменный пол и злорадно наблюдал, как Игорь Иванович вздрагивает и морщится.
Бывали дни, когда электрик был единственным посетителем архива.
Это был старый архив, в нем хранились доисторические дела, давно уже никому не нужные. Стены подвальные слыхом не слыхивали ни о компьютерах, ни о микрофильмах, все записи хранились в обычных папках. Однажды электрик, меняя лампочку, уронил один стеллаж, и Игорь Иванович, собирая папки, заглянул в одну из них. Вся папка была заполнена распечатками прослушанных разговоров. Объект прослушки проживал в коммунальной квартире, и сотрудники прилежно записывали разговоры всех жильцов. Пятиклассник решал с приятелем задачи по арифметике, девушка назначала свидание, бабушка разговаривала с внуком... Все это занимало целую папку, причем копия была явно не первая, потому что он едва различал бледные строчки.
Ему казалось, что он сам теперь такой же, как эти листки, – бледный, помятый, ненастоящий, неразборчивый, как пятая копия, и главное – никому не нужный. О нем просто забыли. Иногда ему казалось, что даже если он умрет тут, в этих стенах, никто не заметит, и какие-то чувства испытает только электрик, а именно: обрадуется, что не нужно будет приходить менять лампочки.
Игорь Иванович раздраженно взял пуделя на поводок и вышел из квартиры.
– Купи молока! – крикнула жена вслед.
Во дворе, несмотря на позднее время, наблюдалось оживление. Проехала милицейская машина и свернула под арку.
– Куда ты, Милорд! – Игорь Иванович потянул пуделя в сторону сквера, но нахальный пес бросился по проторенной дорожке – во второй двор, к угловому подъезду. Тут-то и столпились люди.
– Что случилось? – спросил он проходящего навстречу озабоченного мужчину.
– Художников на седьмом ограбили, – ответил тот и посмотрел пристально, узнавая.
Игорь Иванович похолодел – он тоже узнал этого человека. Они сталкивались не раз и не два на лестнице в том треклятом подъезде. Даже если мужчина не узнал его, он обязательно запомнил собаку. Не хватало еще, чтобы милиция заинтересовалась его персоной! Хотя ему теперь уже все равно.
Однако встречаться с милицией не хотелось, и он повернул в сторону и проскочил через сквозной подъезд в следующий двор. И вот, когда они шли мимо переполненных мусорных баков и пудель, подобравшись, алчно поглядывал на компанию котов, восседавших на куче мусора, стена из старых коричневых кирпичей вдруг задрожала и заколебалась, как мираж в пустыне. И из нее появилось нечто.
Игорь Иванович моргнул и от неожиданности выпустил из рук поводок. Пудель тотчас подбежал к странной фигуре и почтительно остановился рядом, как будто этот незнакомец, а вовсе не Игорь Иванович был его хозяином.
