Вот и выкинул.
Исчез в неизвестном направлении.
Павел вспомнил померещившийся ему силуэт, промелькнувший за матовым стеклом коридора, и решил, что об этом лучше никому не говорить. Все равно не поверят и отправят Павла на психиатрическое обследование, как уже было однажды.
Нет, никому ничего не нужно говорить. Даже о том, что пропал один из его подопечных. Пускай это обнаружит кто-нибудь другой. Например, дядя Гриша.
Павел вздохнул, поправил простыню на опустевшем столе и покинул помещение мертвецкой.
Марципан трусливо поджал хвост и устремился за хозяином, опасливо оглядываясь по сторонам.
Старыгин положил перед собой два листка с расшифрованными иероглифами.
Две цепочки цифр…
Что они могут значить?
Почему каким-то древним египтянам пришло в голову оставить эти два числа на таком прочном материале и в таком надежном месте, что они пережили четыре тысячелетия и попали в руки ему, Старыгину? Почему они считали эти числа настолько важными?
Но еще большее недоумение вызывал у него тот факт, что сейчас, в наше время, кто-то неизвестный и могущественный так заинтересовался этими цепочками цифр, что пошел ради них на убийство.
Кому может быть нужна эта древнеегипетская арифметика?
Дмитрий Алексеевич потер виски.
Кот Василий почувствовал, что хозяин чем-то озабочен, и вспрыгнул к нему на колени, коротко муркнув. Старыгин запустил руку в густую рыжую шерсть, почесал кота за ушами и ласково проговорил:
– Что бы я без тебя делал, дружище!
Кот выразительно посмотрел на хозяина, словно что-то хотел ему сказать.
И вдруг Старыгина осенило.
Витька Семеркин! Как он сразу не вспомнил о нем!
Его одноклассник, доктор физико-математических наук Виктор Тимофеевич Семеркин, надежда отечественной математики и просто отличный мужик!
Когда они учились в старших классах школы, учитель математики Василий Васильевич (Вась Вась, как называли его ребята) неоднократно говорил, что Витькина фамилия не случайно Семеркин, и, если бы он, Василий Васильевич, мог, он ставил бы ему по своему предмету только семерки. Пятерка – это слишком скромная оценка для Витькиного математического таланта.
Обычно вундеркинды, чьи способности проявляются очень рано, не добиваются во взрослой жизни больших успехов. Эйнштейн, как известно, в школе едва тянул на тройки.
Из этого правила Старыгин знал два исключения: Вольфганг Амадей Моцарт и Витька Семеркин.
Витька блестяще окончил мехмат университета, причем окончил его досрочно, всего за три года. Кандидатскую диссертацию он написал еще через год, докторскую защитил к тридцати.
Правда, потом его блистательный рост притормозился. Говорили, что он увлекся какой-то сложной задачей теории чисел и так и не смог решить ее, а отступить тоже не мог.
Во всяком случае, он занимался именно теорией чисел, а сейчас перед Старыгиным лежали два числа – значит, его дорога ведет прямиком к Семеркину!
Дмитрий Алексеевич перелистал свою записную книжку и наудачу набрал Витькин номер.
Из трубки неслись длинные гудки.
Конечно, Семеркин мог быть в отъезде – на какой-нибудь математической конференции или просто в отпуске; мог допоздна сидеть на работе.
Старыгин уже готов был повесить трубку, как вдруг гудки прервались и унылый голос проговорил:
– Кому еще я понадобился?
– Здорово, Витька! – радостно выпалил Старыгин. – Как живешь?
– Это кто? – уныло осведомился Семеркин. – Лев Александрович, вы, что ли?
– Витька, ты что – не узнал? Это же я, Дима Старыгин!
– А! – голос Семеркина немного потеплел. – Богатым будешь!
– Слушай, я к тебе сейчас приеду! Прямо сейчас! Ты никуда не собираешься?
– В такое время? – удивленно протянул Семеркин.
Неясно было, что он имеет в виду – то ли что в такое время он точно никуда не уйдет, то ли что уже слишком поздно для визита. Старыгин решил не уточнять, но на всякий случай добавил:
– Я тут хотел показать тебе два интересных числа…
– Ну, приезжай, – Виктор, кажется, оживился.
Ровно через сорок минут Дмитрий Алексеевич позвонил в квартиру своего одноклассника. Едва он прикоснулся пальцем к кнопке звонка, из-за двери донеслись звоны и громы, словно в квартире Семеркина заиграл целый оркестр ударных инструментов.
Старыгин от неожиданности попятился.
Дверь распахнулась, и на пороге появился его одноклассник.
Они не виделись года два, и за прошедшее время Семеркин заметно постарел, как-то сник. От прежнего Семеркина, весельчака и души компании, осталась ровно половина. Огонь в его глазах потух, плечи опустились, возле губ залегла горькая складка.
– Здравствуй, Дима! – проговорил он печально, как будто присутствовал на собственных похоронах.
– Это что у тебя? – Старыгин мотнул головой в глубину квартиры, из которой все еще доносился ритмичный звон. – У тебя там что – репетиция оркестра?
– Это часы, – уныло отозвался Семеркин, пропуская приятеля в прихожую. – Собираю, понимаешь, часы с боем, да вот никак не могу их точно отрегулировать. Все время то одни, то другие подводят. То отстанут на секунду, то, наоборот, убегут…
– На секунду? – удивленно переспросил Старыгин. – Ну, секунда – это же ерунда!
– Не скажи, – Виктор покачал головой, – точность есть точность. Во всяком случае, ты же сам слышишь – бьют не синхронно!
Часы по очереди закончили бить, и в квартире наступила поразительная тишина.
Виктор проследовал на кухню. Дмитрий Алексеевич шел за ним, с горечью глядя на сутулую спину и вялые, стариковские движения одноклассника.
– Витька, что ты такой кислый? – не выдержал он, усевшись напротив него за просторный, чисто прибранный стол.
По крайней мере, знаменитая Витькина аккуратность осталась при нем.
– А! – Семеркин безнадежно махнул рукой.
– Пр-роблема Вер-ртмюллера! – раздался вдруг откуда-то сверху хриплый голос.
Старыгин вздрогнул и поднял глаза.
На шкафу сидел, угрюмо нахохлившись, яркий красно-зеленый попугай.
– О, ты говорящую птицу завел! – уважительно проговорил Дмитрий Алексеевич.
Про себя он подумал, что даже попугай у Витьки какой-то унылый.
– Да нет, он у меня временно… – отозвался Семеркин. – Пока на кафедре ремонт…
– Сразу видно – ученый попугай! – одобрил Старыгин. – Про какую-то проблему говорит…
– Конечно… – Семеркин тяжело вздохнул. – Он от меня чаще всего про эту проклятую проблему слышит… это об нее я обломал зубы, черт бы ее побрал…
