Но все это великолепие бледнело перед убранством Клеопатры и перед ее несравненной красотой.
Царица возлежала в самом центре зала на золотом ложе с ножками из слоновой кости.
Она была облачена в хитон из пурпурного виссона, расшитый золотыми звездами. На ее черных, как ночь, волосах красовалась золотая диадема в форме лаврового венка, усыпанного рубинами и сапфирами. На груди ее покоилось ожерелье с тремя овальными камнями – синим, как небо над Александрией, зеленым, как море у подножия Фаросского маяка, и красным, как закат над Мусейоном.
Клеопатра поднялась навстречу Антонию и проговорила глубоким, звучным голосом:
– Приветствую тебя, великий муж! И благодарю за то, что ты отомстил убийцам великого Цезаря! Позволь этим скромным ужином выказать тебе мою признательность и благодарность!
– Скромным?! – усмехнулся римлянин. – Это ты называешь скромным ужином?!
Он хотел сказать еще что-то, но в это мгновение хор греческих актеров запел:
– Слава, слава Антонию, победителю парфян! Слава Антонию, отомстившему за Цезаря! Слава великому Антонию, владыке Востока! Пусть боги даруют ему вечную жизнь!
– Выпей эту чашу! – проговорила Клеопатра, протягивая ему чеканный золотой кубок, наполненный темно-красным вином. – Выпей эту чашу, полководец! Клянусь, такого вина тебе еще не доводилось пробовать. Оно привезено финикийскими торговцами из самого Вавилона, древнего и таинственного города. Это вино было сделано для парфянского царя, двадцать лет оно хранилось в его погребах, но хитрые финикийцы украли один бочонок и привезли его мне. И сегодня, ради тебя, полководец, я открыла бочонок…
Антоний поднес кубок к губам и сделал большой глоток. Словно живой солнечный свет заструился по его жилам. Словно вся магия таинственного Востока ударила хмелем в его голову.
Он слушал льстивое пение греческих актеров, лицезрел роскошное убранство пиршественного зала, роскошные наряды сотрапезников, обонял чарующие ароматы цветов и благовонных курений, и сердце его наполнялось восторгом.
Антоний был сыном Рима, города воинов и ораторов, облаченных в тоги. Рима, где ценили простоту и строгость нравов, а излишества и роскошь приравнивали к преступлению. Но с ранней юности ему часто приходилось бывать на Востоке, и Восток очаровал его, покорил своей древней и таинственной красотой, своей необычайной пышностью. Восток был сама роскошь, все здесь было избыточным, сверкающим, бьющим через край.
И сейчас он пришел сюда как повелитель, как полубог – и Восток лежал перед ним, покоренный и покорный, готовый выполнить любую его прихоть, любой каприз, стоило только пожелать.
И воплощением Востока, воплощением его древней, магической красоты была Клеопатра, стоявшая перед Антонием с видом загадочным, величественным и в то же время покорным.
Антоний вспомнил, что уже встречал Клеопатру, когда та, еще совсем юной девушкой, приезжала в Италию. Тогда она не произвела на него впечатления – невзрачная, слишком тощая на его вкус, с длинным носом и некрасивым подбородком. Но теперь перед ним была настоящая царица, величественная и прекрасная, земное воплощение Изиды в полном блеске зрелой красоты.
В этот миг Марк Антоний, политик и полководец, любимый легионами, человек, одним росчерком пера разделивший весь мир с Октавианом Августом, почувствовал, что эта женщина – его жизнь, его судьба, что отныне каждый его шаг будет зависеть от ее воли, от ее желания, и вместе с ней он либо овладеет всем миром, либо потеряет все, в том числе и саму жизнь.
Но что-то необыкновенное происходило в эту секунду и в душе самой Клеопатры.
Она смотрела на этого римлянина…
На первый взгляд в нем не было ничего необычного. Вульгарный, грубый солдафон, как все его соотечественники. Наверняка он ничего не умеет, только воевать, только вести за собой легионы. Наверняка он скучен и неловок в постели. Широкое мужицкое лицо, крупный нос, наглые глаза бабника и пьяницы…
Но в то же время от него исходило такое мощное обаяние силы и власти, такое грубое, всепобеждающее мужество, что ноги царицы ослабели, голос задрожал, а на бледном лице выступили мелкие капли пота.
Чтобы скрыть свою внезапную слабость, царица опустилась на золотое ложе и поманила Антония.
Полководец сел рядом с ней и протянул ей свой кубок:
– Выпей со мной, прекрасная царица! Выпей со мной этого волшебного вина, и пусть нас с тобой охватит его священный хмель, его священное безумие!
Клеопатра допила вино из одного с ним кубка, и поняла, как и он, что отныне они связаны на всю жизнь, что у них будет одна жизнь и одна смерть на двоих.
Обстановка в потайной комнате за кабинетом гадалки была накалена до предела. Ада вышагивала взад и вперед по небольшому помещению, нервно сжимая в кулаке платок. Лицо ее было покрыто красными пятнами, глаза метали молнии. Хотя Герман и не мог этого видеть, зато он прекрасно чувствовал настроение своей компаньонки. Впрочем, для этого не нужны были его необыкновенные способности.
Один только человек в этой комнате казался совершенно спокойным. Впрочем, был ли он человеком? Долговязый, сутулый, с непропорционально длинными руками и ногами, он неподвижно сидел на стуле с жесткой спинкой, и на его бледном лице ничего не отражалось, а глаза темнели, как два пустых провала. Казалось, происходящее в комнате его совершенно не интересовало.
– Он ни на что не годен! – выкрикнула Ада, остановившись напротив этого живого манекена и погрозив ему кулаком. – Только и может, что убивать! И то в двух случаях из трех неудачно! Тупица! Я же приказала ему принести мне камни – и что в результате? В первом случае принес пустяковый кулон, в двух других – вообще ничего! Да что с ним говорить – он же ничего не понимает! Дубина стоеросовая!
– Я выполнял приказы, – проговорил зомби голосом безразличным и пустым, как его глаза. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул, произнеся свою короткую реплику, он снова застыл, как игрушка, у которой кончился завод.
– Все-таки слушает! – раздраженно проворчала Ада и повернулась к Герману: – Как хочешь, но я должна заполучить это ожерелье! Придумай что-нибудь! Ты живешь у меня на всем готовом, так изволь отрабатывать содержание!
– Как ты вульгарна, – морщинистое лицо Германа скривилось в презрительной гримасе.
– А ты – больной старик, но я с тобой вожусь! – оборвала его Ада. – Говорю тебе – придумай что-нибудь, или я отправлю тебя в дом престарелых!
– Глупости! Ты на это не пойдешь. Я слишком много знаю…
– Ах, вот как! Ну, значит, придется найти другой вариант. Этот заводной придурок меня слушается. Он умеет только убивать, но это-то он умеет!
– Зачем нам ссориться? – Герман выдавил кривую улыбку. – Мы с тобой зависим друг от друга и должны жить в мире. Я попробую что-нибудь придумать…
