– Нет, ты не рассчитывал! Тебе важнее твои кильки, чем
я!
Игорь так до сих пор и не постиг, почему женская любовь ни
под каким предлогом не совмещалась с аквариумными рыбами.
– Почему – важнее? Это неправильная постановка вопроса.
– Ты философствуешь, а значит – ты меня не
любишь! – выпалила Вера и вытерла нос мокрой варежкой.
Это была убийственная женская логика. Однако сейчас Игорь
склонен был с Верой согласиться. Если бы он любил ее, разве стоял бы здесь, на
ветру, убеждая и умасливая? Он схватил бы ее в охапку и целовал до тех пор,
пока в легких не закончится воздух.
– Я виноват перед тобой, – выпалил Игорь, не в
силах больше выносить эту пытку. Ему хотелось поскорее вернуться назад, в
теплую квартиру, к Лизе. Для этого следовало решить вопрос с Верой раз и
навсегда.
– Да, виноват! – подтвердила она, сверкая глазами.
Щеки у нее были ярко-розовыми, как у набегавшегося ребенка. – Я приезжаю к
тебе под Новый год, рассчитывая на то, что ты будешь рыдать от радости при виде
меня, и что же?
– Вера, я никогда не рыдал от радости при виде
тебя, – сказал Игорь, и она от изумления открыла рот.
А через некоторое время зловещим тоном спросила:
– Ты зачем за мной побежал сейчас?
– Чтобы отвезти домой, – честно признался
Игорь. – А ты что подумала?
Она, вероятно, подумала, чтобы умолять. Это было написано у
нее на лице.
Лицо выглядело маской разочарования и презрения.
– Я потратила на тебя столько времени, – бросила
она, стукнув себя ладонью по лбу. – Я примеривала тебя к своему окружению,
думала, как ты впишешься в мою компанию…
– Я что, торшер?! – возмутился Игорь. –
Почему я должен куда-то вписываться? Вера, знаешь что? Прости меня, пожалуйста,
но я тебя не люблю.
Эта фраза с самого начала их сегодняшнего разговора носилась
в воздухе. Произнесенная вслух, она разделила их, словно стена.
– Вези меня домой, – потребовала Вера и раздула
ноздри. – Я хочу успеть до полуночи.
«Чтобы не превратиться в тыкву?» – хотел сострить Игорь, но
подумал, что в сложившейся ситуации Вера его юмор вряд ли оценит. Вместо этого
он ехидно спросил:
– Чего это ты вдруг заторопилась?
Достал из кармана ключи от машины и, вытянув руку вперед,
отключил сигнализацию своего автомобиля. Машина мигнула фарами и весело
присвистнула, приветствуя хозяина. Вера привычно плюхнулась на место пассажира.
– Примета такая есть, – сообщила она, сведя тонкие
брови к переносице. – Как Новый год встретишь, так его и проведешь. Я хочу
встретить его без тебя.
– Вот так последний аккорд в отношениях, –
вздохнул Игорь и повернул ключ в замке зажигания.
Мотор заурчал, по салону стал распространяться теплый
воздух.
– Заведи музыку, – потребовала Вера. –
Ненавижу находиться с тобой рядом, когда ты молчишь.
Игорь включил радио и бросил:
– Вообще-то я молчу довольно часто. Как же ты
собиралась жить со мной до конца своих дней?
– Не подкалывай. – Вера стала еще злее. Злой, как
осенняя муха. Впрочем, может, она такой всегда была?
Игорь подумал о Лизе. Станет она молчать или разговаривать,
смеяться или плакать, ему все равно будет с ней хорошо. И это никакая не
иллюзия, не ослепление страстью, а глубокое внутреннее понимание, которое
приходит непонятно откуда – наверное, из глубины души.
* * *
Когда Фаня и Анжелина, которые друг дружке невероятно
понравились, возвратились на кухню после погони за Верой, Лиза стояла на
табуретке и пыталась выудить Мэри Пикфорд из ловушки. Кошка относилась к ее
попыткам исключительно враждебно и изо всех сил сопротивлялась спасению.
– Нет, в руки она не дастся, – покачала головой
Фаня. – Надо ей туда полотенце спустить, чтобы она по нему наверх
выбралась. Вот, отличное полотенце, есть за что зацепиться.
Лиза спустила вниз полотенце, но кошка только беззвучно
мякала и пыталась от него увернуться. Глаза у нее сделались несчастными, и Лизе
было ее до ужаса жаль.
– По-моему, она хочет послать нас на хрен вместе с
нашим полотенцем, – сказала Анжелина, закуривая сигаретку, которую она
вытащила неизвестно откуда, учитывая, что на ней практически ничего и не было.
– Нельзя так ругаться, – наставительно сказала
Фаня.
– Почему нельзя? – искренне удивилась та.
– Училка наша все время повторяла: ругательства
о-без-ображивают женщину.
– И обеззараживают окружающую атмосферу, –
радостно добавила Анжелина. – Да ну тебя, Фаня. Никогда не поверю, что в
Кочках никто матом не ругается.
– В Кочках матом не ругаются, в Кочках матом
разговаривают, – с удовольствием констатировала та и сказала, обращаясь к
Лизе: – Ну, хватит кошака пугать. Дай-ка мне.
Она взгромоздилась вместо Лизы на табуретку, крякнула,
взобралась на подоконник, сунула руку между рамами и, не успела Мэри Пикфорд
даже рта раскрыть, схватила ее за шкирку. Вытащила на волю и показала всем, как
трофей.
– Во! Хороший кошак, гладкий. Видно, что домашний.
– Это кошка, а не кошак, – заметила
Анжелина. – По кличке Мэри Пикфорд.
Кошка покорно висела в воздухе, поджав задние лапы к животу
и завернув хвост. В глазах у нее стоял инфернальный ужас.
– Ну, Мэри – это я еще понимаю, – пробормотала
Фаня. – Но того дурака, который ей вторую половину клички придумал, я бы
самого Пикфордом назвала, пусть бы помучился.
Она поставила кошку на пол, и та, распушившись, мигом
улетела под стол, а там забилась под батарею. Лиза приподняла скатерть,
заглянула под нее и сказала:
– Надо киску хозяевам отдать, а то они с ума сходят.
– Лучше ей сначала воды предложить, а то она сутки не
пила и не ела. Знаете, где она пряталась? В кладовке!
– Да ну, – не поверила Лиза.
– Вот и ну! Я же говорила, там кто-то есть, а вы мне не
верили. Напугала меня, зараза, до потери пульса. Если знаешь, что в доме кошка,
совсем не удивляешься, когда в темноте тебя пощекочет чей-то хвост. А когда
думаешь, что, кроме мышей, в кладовке никто не водится, и вдруг чувствуешь, что
возле тебя ходит что-то большое и теплое, становится как-то не по себе.
Они налили в плошку воды и засунули ее под стол. Через
минуту стало слышно, как кошка жадно лакает.
– Она, наверное, есть тоже хочет, – сказала
Лиза. – Надо ей колбаски нарезать.
– Я тоже есть хочу, – заявила Фаня. – Мне
тоже можно колбаски. Вообще вы тут странно, в Москве, живете. До Нового года
два часа осталось, а никто за стол не садился, хотя уже накрыто сто лет как. Мы
в Кочках справлять начинаем часа в четыре. Собираются все родственники –
человек двадцать, а то и тридцать, и поехали гудеть! К двенадцати уже так все
нагуляются, такой гвалт стоит – курантов по телику не слышно.
