Таинственный незнакомец свернул следом за ним, так что не осталось никаких сомнений – он преследует профессора с какими-то неясными, но наверняка недобрыми намерениями.
Профессор шагнул в сторону, прижавшись спиной к стене, надеясь, что незнакомец не заметит его в темноте и пройдет мимо.
Из мрака появилась высокая фигура в плаще с капюшоном.
Несомненно, это был странный посетитель винного погребка. Тот человек, который ворвался туда с порывом ледяного северо-западного ветра.
Только теперь его мрачный силуэт показался профессору куда более зловещим. Он напомнил ему изображение смерти на старинной гравюре, изображение танцующего скелета в длинном плаще.
Незнакомец остановился, вглядываясь в темноту. Из-под капюшона тускло блеснули белки глаз. Шагнув вперед, он положил на плечо профессора тяжелую руку и заговорил.
Он говорил по-латыни, и, вслушавшись в его слова, профессор узнал стихотворение из книги:
От многих знаний много вреда.
Всех ждет один конец.
И книги тебе не помогут, когда
Придет за тобою жнец…
– Что вам от меня нужно? – спросил профессор, собрав все свое мужество. – Вам нужны деньги? Но у меня их почти нет…
Впрочем, в глубине души он понимал, что этого человека, читающего посреди ночи латинские стихи, вряд ли интересуют его деньги. Ему нужно что-то совсем другое…
Профессор догадывался, что именно – но не хотел признаваться в этом даже себе самому.
В проеме каменной арки появилась луна, осветив сцену разворачивающейся драмы тусклым призрачным светом. Профессор вгляделся в провал под капюшоном, надеясь увидеть лицо незнакомца. Почему-то ему казалось, что если он увидит его, ничего страшного не произойдет.
Однако под капюшоном ничего не было видно – как и прежде, оттуда лишь тускло блестели белки глаз.
А незнакомец, дочитав латинское четверостишие, взмахнул рукой – и из широкого рукава выдвинулось узкое лезвие, сверкнувшее в лунном свете живым серебром, как выпрыгнувшая из воды рыба.
– Зачем?! – вскрикнул профессор, попытавшись увернуться, выскользнуть, сбежать…
Но узкое лезвие уже вошло в живую плоть, пронзив его немыслимым, непостижимым холодом. Профессор понял все – и тут же провалился в последнюю бездну, во тьму без образов и видений.
А человек в длинном плаще выдернул свое лезвие, вытер его о пальто мертвеца и спрятал в рукав. Затем, склонившись над трупом, взял из мертвой руки портфель, расстегнул его и достал старинную книгу.
Раскрыв ее в нужном месте, вырвал страницу и осторожно засунул ее за воротник кашемирового пальто профессора.
Выпрямившись, незнакомец бережно спрятал оскверненную книгу за пазуху и быстрыми неровными шагами удалился в сторону Нижнего города.
– Тере, – сказал Старыгин, входя в гостиничное кафе, чтобы съесть положенный ему завтрак.
– Здравствуйте, – ответила светловолосая девушка с едва заметным акцентом.
Дмитрий Алексеевич обрадовался, поскольку знал по-эстонски всего одно слово. Правда, всегда можно было объясниться с персоналом гостиницы по-английски, но отчего-то ему было приятно, что девушка говорит на его родном языке.
Дмитрий Алексеевич Старыгин, талантливый реставратор с мировым именем, приехал в Таллинн по приглашению своего эстонского коллеги профессора Хендрика Саара. Тот собирался приступать к реставрации двух картин неизвестного фламандского мастера, выставленных в церкви Нигулисте, которая являлась музеем средневекового искусства и по совместительству концертным залом, поскольку там находился лучший орган в Таллинне, и пригласил Старыгина на консультацию.
Дмитрий Алексеевич специализировался на художниках итальянского Возрождения, но с радостью согласился приехать – с профессором Сааром его связывало давнее деловое знакомство, кроме того, он с юности любил Таллинн.
Завтрак был по-эстонски плотным и обильным. Сочная ветчина, мягкий теплый хлеб, свежайшее желтое масло и душистый малиновый джем. Старыгин не отказал себе в удовольствии выпить две чашки крепкого горячего кофе и поднялся из-за стола, вполне довольный жизнью.
Дмитрий Алексеевич любил поесть и никак не мог побороть в себе эту слабость. Впрочем, он не слишком старался.
Пора было идти в музей. Вчера он приехал в Таллинн очень поздно и сразу же лег спать, они условились накануне с Хендриком, что встретятся прямо в церкви Нигулисте утром.
Старыгин вышел на улицу и вдохнул бодрящий морозный воздух. Однако свежо, все же февраль месяц, до весны еще далеко. Он поплотнее обмотался шарфом и пошел не спеша, с удовольствием глядя по сторонам – симпатичный мужчина с густыми волосами, тронутыми сединой. Интересный и вполне моложавый. А что до нескольких лишних килограммов в районе брюшного пресса, то под свободной курткой этого не видно.
Перед глазами проплывал старый город. Разноцветные дома с островерхими черепичными крышами, с флюгерами и крошечными слуховыми окошками, забранными ажурными коваными решетками, круглые башни, выложенные из серого камня. Толстые крепостные стены с глубокими бойницами, литые разукрашенные двери, и почти над каждой висит либо железный сапог, либо такой же крендель, либо три шара, означающие, что когда-то давно, возможно в пятнадцатом или шестнадцатом веке, в этом доме жил аптекарь.
Старыгин миновал всю эту красоту и поднялся на холм, где находилась церковь Святого Николая – Нигулисте.
Музей оказался открыт, стало быть, уже десять часов утра, и профессор Саар его ждет. Старыгин ускорил шаг.
Седовласая дама при входе сказала, однако, что профессор еще не приходил, и предложила подождать его в приемной. Или пройти в кабинет заместителя директора музея Кленского: он уже на месте и ждет дорогого гостя из Петербурга.
Кленский оказался немолодым, но крепким человеком. Красное широкое лицо, большие руки, выглядывавшие из рукавов пиджака, говорили о том, что предки его не занимались исследованием живописных полотен и скульптур. Вероятнее всего, они плавали в море, ловили рыбу, рубили лес или тесали камни.
Старыгин вежливо отказался от чая и кофе и решил побродить пока по музею, тем более что интересующие его картины еще висели в экспозиции.
В помещении церкви было пусто и прохладно, где-то наверху тихо звучала органная музыка – органист готовился к воскресному концерту.
Прежде всего Дмитрий Алексеевич заглянул направо, в капеллу святого Антония, там висела знаменитая картина «Пляска смерти». Примечательна она была тем, что прекрасно сохранилась с пятнадцатого века. Дмитрий Алексеевич знал, что в прошлом году исполнилось пятьсот лет со дня смерти ее создателя, немецкого художника Бернта Нотке, и по такому случаю картину реставрировали.
Император, король, священнослужитель и знатная дама в дорогой одежде стояли в сопровождении скелетов, изображающих смерть. Картина говорила о том, что все земное тщетно и перед лицом смерти все равны – бедные и богатые, красивые и уродливые, молодые и старые, и не спасут от смерти ни власть, ни деньги.
