Естественно, нарушителей воинских порядков наказали по всей строгости, причем не столько за самовольное оставление расположения отряда, сколько за обиду, нанесенную земледельческому составу Лесного Стана. Согласно заветам святого князя, в Лесном Стане были собраны со всей Руси наиболее искусные ремесленники и земледельцы, которые настолько любили свое дело, что их не надо было заставлять работать, а скорее, заставлять отдыхать. И духовные наставники из лесного монастыря, и воинские начальники внушали дружинникам самое уважительное отношение к кормившим, одевавшим и вооружавшим их кузнецам, ткачам, плотникам и землепашцам. Мастеровой люд был также разделен надвое: одна половина считалась приписанной к Южной тысяче, вторая – к Северной. Между ними также шло совершенно открытое, поощряемое духовенством и руководством Лесного Стана соперничество: у кого больше урожай, вкуснее плоды, крепче упряжь и т. д. Пренебрежительное и высокомерное отношение со стороны военного люда к работному сурово пресекалось. Это моральное поощрение и прекрасное материальное благополучие делало труд обслуживающих тайный воинский Стан людей в высшей степени творческим и производительным. Кроме того, имея возможность время от времени посещать родственников за пределами Стана (их вывозили по запутанным дорогам и встречали в условленном месте, пути назад они самостоятельно бы не нашли, да и никто не прошел бы сквозь заставы и засеки, окружавшие Стан), работники видели жуткий контраст между своим положением в закрытом лесном городе и положением остальных русских людей. Поэтому у них было достаточно стимулов, чтобы оставаться в Лесном Стане и трудиться, не щадя сил и от всей души. Нечто подобное много веков спустя будет происходить в закрытых городах – «почтовых ящиках» СССР, в которых также существовал практически коммунизм, рабочие и инженеры, в отличие от своих соотечественников в «обычной» России, не знали слова «дефицит», не испытывали недостатка ни в чем и выдавали военную продукцию высочайшего уровня, на много лет опережавшую аналогичные изделия западных стран. При этом гражданская продукция в СССР соответственно отставала на несколько десятилетий, и труженики стояли в бесконечных очередях за всем: начиная от зубной пасты, молока и мяса и заканчивая жильем. Что ж, абсолютна мудрость Экклезиаста, написавшего: «Что было, то и будет, что происходило, то и будет происходить, и ничто не ново под солнцем. И есть ли хоть что-нибудь, о чем скажут: смотрите, это новое? Это все уже было в прежние времена, задолго до нас».
В общем, друзья подверглись первому в жизни воинскому взысканию. Старательно выполняя в течение десяти дней самые грязные работы, а в промежутках вместо отдыха занимаясь строевой подготовкой, они не утратили любви к верховой езде. И впоследствии, когда Михась, Разик и Желток сели в боевые седла уже официально, они были совершенно счастливы. Лишь один факт омрачал их радость. Дело в том, что в Южной тысяче все дружинники, начиная с самых младших, традиционно и по профилю своей подготовки лучше владели искусством верховой езды и всегда гордились этим перед северными. Трем друзьям, несмотря на выдающиеся успехи во всех других видах боевой подготовки, никак не удавалось одолеть своих южных сверстников в конных состязаниях. Тогда, чтобы поддержать престиж северной кавалерии, троица придумала некий план.
Все отроки-дружинники время от времени, согласно очередности, заступали на дежурства по Лесному Стану. Возглавляли дежурства, естественно, сотники, в караулы и дозоры ходили более взрослые бойцы, а отроки числились в наряде и выполняли разнообразные поручения дежурного сотника и его помощников, в том числе бегали в качестве вестовых к различным начальникам как Северной, так и Южной тысячи. Трое друзей хорошо знали начальника кавалерии Южной тысячи, поскольку им доводилось не раз бывать у него с поручениями. Этот бравый начальник, заслуженно гордясь своими подчиненными, не упускал случая подтрунить над Михасем, Разиком и Желтком по поводу их очередной неудачи в конных состязаниях. Жил он, как и положено начальству, почти в центре Лесного Стана, в высоком тереме. Любил кавалерийский начальник сиживать в светелке на самом верху терема со своей обожаемой супругой. А в ту светелку вела с крыльца довольно длинная и крутая лестница с перильцами, идущая вдоль внешней стены терема и покрытая навесом. И вот, в один прекрасный день, сидел начальник по обыкновению в светелке, держал супругу за руку да любовался в оконце прекрасной панорамой леса, обширных полян и тихого озера. Вдруг услышал он стук в дверь и вслед за тем бодрый мальчишеский голос: «Вестовой от дежурного сотника к господину начальнику с поручением!» Распахнув дверь светелки, которая открывалась на небольшой балкончик перед лестницей, изумленный начальник очутился лицом к лицу не с вестовым, а с конской мордой. Конь меланхолично потряхивал головой и лениво грыз удила. Из-за конской морды показался преувеличенно-серьезный вестовой, сидевший в седле и пригнувшийся к самой шее коня, чтобы не задеть головой навес над лестницей.
– Распоряжение от дежурного сотника! – Вестовой протянул начальнику свернутую трубкой грамоту с печатью.
Обалдевший начальник молча взял протянутый свиток, продолжая беззвучно взирать на вестового, в котором он уже узнал Михася.
– Разрешите отбыть к месту дежурства? – деловитым тоном осведомился Михась.
– Разрешаю, – едва только и смог выдавить из себя изумленный глава всей южной кавалерии и вздрогнул от раздавшегося за спиной визга супруги, выглянувшей у него из-за плеча и увидевшей на их родном балкончике конскую морду.
Михась тронул поводья, и конь послушно стал спускаться, пятясь, по лестнице. Достигнув земли, отрок развернул коня и неспешно потрусил со двора. А на улице, с которой через невысокий забор прекрасно была видна вся только что происходившая сцена, Михася громко приветствовали многочисленные зрители, в первых рядах которых, конечно же, находились Разик и Желток. Трое друзей в обстановке строжайшей секретности в течение двух месяцев готовили для только что состоявшегося трюка старого боевого коня Петьку, отслужившего свой срок и теперь, как и многие другие четвероногие ветераны, мирно коротавшего оставшиеся ему годы на отдельной конюшне. Петька был выбран тройкой заговорщиков из многих других претендентов за покладистость и сообразительность. На отдаленной укромной полянке они соорудили лестницу, напоминавшую ту, что была пристроена к терему начальника южной конницы, вначале закрепили ее полого, под небольшим углом, и стали приучать Петьку ходить по ступенькам, а главное – пятиться по ним. Угол наклона лестницы постепенно увеличивался, пока не достиг реального «боевого» положения. Затем оставалось только дождаться дежурства и соответствующего поручения, которое выпало на долю Михася, привести из пенсионной конюшни Петьку и совершить поступок, немедленно попавший в легенды Лесного Стана. Друзья так ни разу и не выиграли конных состязаний у южных, но шутки и подтрунивания по этому поводу в их адрес со стороны соперников прекратились раз и навсегда.
– Галопом… Аида! – прозвучала давно ожидаемая команда, и скачка началась.
Северные восседали на высоких и могучих «рыцарских» лошадях европейских пород. Южные же состязались на низкорослых, зато неприхотливых и выносливых монгольских лошадках. Сотня всадников, пять десятков испытуемых из Северной тысячи и столько же – из Южной, неслась, набирая темп, по лесным просекам и обширным полянам, перегороженным барьерами из бревен, плетнями, рвами с водой и просто ямами. Во время скачки приходилось преодолевать довольно крутые склоны оврагов и даже переплывать одну довольно широкую и глубокую реку с быстрым течением. На некоторых полянах, на специально оборудованных рубежах, лавину всадников поджидали ряды соломенных чучел, одетых в старое обмундирование, водруженных на сколоченные крестом жердины, которых требовалось поразить копьем, зарубить саблей, пробить стрелой или заарканить, в зависимости от знака, висевшего на рубеже. Чучела эти были не столь безобидны: они щетинились копьями, «держали» в руках-жердинах вполне настоящие, хотя и давно зазубренные сабли, прикрывались щитами. На их тряпично-соломенных шарообразных головах, на том месте, где полагалось быть лицу, по традиции, заведенной, как считалось, еще триста лет назад самим отцом-основателем Саввой Кондратьевичем, были намалеваны огромные голубые глаза и широкая красная издевательская улыбка. Находящиеся возле чучел посредники за каждый промах задерживали неудачника на месте до счета «десять», а затем позволяли продолжить скачку.
