Снег заметал и предполье Засечной черты, в котором самоотверженно несли тяжелую и опасную пограничную службу отважные русские дозоры. Глубокие снега, непроходимые для крымской конницы, означали для дозорных окончание полевых разъездов и возвращение в станицы.
По ослепительно белой бескрайней степи, изменившейся почти до неузнаваемости из-за снежного покрова, засыпавшего все неровности рельефа, служившие ориентирами, пробирался, возвращаясь домой, сторожевой разъезд из трех пограничников. Никита, Ермолай и Ванятка, щуря глаза от нестерпимого сияния солнца и снега, по привычке все еще пристально вглядывались в степь, чтобы вовремя заметить грозящую оттуда опасность. Их кони шли осторожным шагом, по колено в снегу, время от времени проваливаясь по самое брюхо в неприметные ложбинки, занесенные снегом. В конце второго дня пути они наконец увидели на горизонте темную полоску леса, в котором располагалась их станица и начиналась Засечная черта.
— Ну вот, Ванятка, теперь ты — настоящий пограничник! — голос Никиты, старшего в их дозоре, звучал чуть устало, но вполне искренне и торжественно. — Поздравляю тебя с успешным исполнением дозорной службы государевой!
— Молодец Ванятка, — также торжественно и серьезно поддержал товарища Ермолай, а затем добавил шутливо: — Видишь, как ты крымцев-то напугал, ни одного набега за этот год не было!
— Спасибо, дяденьки! — Ванятка, сняв шапку, поклонился на обе стороны, по-детски шмыгнул носом. — Вы мне как отцы родные были, учили всему и в трудности поддерживали. Вы не сомневайтесь, я вас не подведу, ежели придется биться с врагом.
— Да мы и не сомневаемся, Ванятка!
Уже переехав по льду Оку, добравшись до самой опушки леса, начинавшегося за рекой, они остановили коней и напоследок еще раз окинули взглядом степь.
— А помните, дяденьки, — спросил вдруг Ванятка, — как поморский дружинник Лось, который к нам в начале осени приезжал, говорил, что разведчик должен прийти с той стороны, сообщить нам о готовящемся вражеском набеге? Так как вы думаете, почему же он не пришел? Ведь если бы он даже на другие дозоры вышел, нам бы все равно сообщили об опасности.
— Кто же знает? — задумчиво произнес Никита. — Может, и опять не будет в следующий год набега-то. А может статься, пошел тот разведчик к нам по осени, да под снеги попал и сгинул без вести. Одному-то зимой в степи не выжить ведь... Что уж тут гадать? Все одно по весне нам вновь идти в дозоры, врага караулить по-прежнему... А может, и придет еще тот разведчик к нам, помогай ему Бог!
Никита снял шапку, перекрестился на купол станичной церквушки, пока едва видимый за кронами деревьев.
Пограничник впоследствии не раз вспоминал это крестное знамение, просьбу, обращенную к Богу, чтобы тот помог неизвестному русскому ратнику. Это воспоминание внезапно и ярко возникло в сознании Никиты в пасмурный и дождливый весенний день, когда, выехав из станицы в степь, их дозор почти сразу наткнулся на едва живого человека в изодранной в клочья одежде. Идти он уже не мог, но все равно упорно полз по мокрой, едва оттаявшей земле по направлению к Засечной черте, еще скрытой от него горизонтом.
Никита и Ванятка спешились, склонились над незнакомцем, распластавшимся на земле, затихшим при их приближении. Ермолай, оставшись в седле, по команде старшого проехал вперед, взял пищаль на изготовку и принялся внимательно наблюдать степь, чтобы их не застали врасплох. А вдруг это ловушка?
Изможденный человек с покрытым грязью и запекшейся кровью лицом, черты которого невозможно было разобрать, с трудом разжал обветренные, потрескавшиеся губы:
— Вы... кто?
— Мы — дозорные, государевы стражи пограничные. А вот ты-то кто будешь, мил человек?
— Слава Богу! — лежавший попытался приподняться, но не смог, голова его запрокинулась, глаза закатились.
— Ермолай, медовухи ему! — решительно скомандовал Никита, подхватил голову умирающего, приподнял, положил себе на колено.
Взяв протянутую баклажку с медовухой, Никита осторожно приложил ее к губам человека. Тот судорожно глотнул, затем еще, закашлялся, открыл глаза.
— Кто ты будешь таков, как в степь попал? — повторил вопрос Никита, но без нажима, а с душевностью и сочувствием.
— Я везу привет для Лося... поморского дружинника, — незнакомец, вложив в эти слова последние силы, вновь закрыл глаза.
Никита и Ванятка переглянулись, словно не веря своим ушам. Этот человек, русский разведчик, совершил невозможное. Он зимой прошел из Крыма через Дикое Поле — заснеженную безлюдную степь, в которой кони не могли добыть себе пропитание! А ведь за ним наверняка была и погоня!..
Никита сдернул с плеч армяк, при помощи Ванятки укутал неподвижно лежавшего героя.
— Потерпи, милый, сейчас костерок запалим, отогреешься, а потом соорудим носилки, отвезем тебя в станицу, на Засечную черту, там весть свою начальству-то и передашь. На-кась вот, хлебни еще медовухи, она ж целебная, враз всю хворь из тебя выгонит!
Разведчик сделал глоток из приставленной к губам фляги, чуть приподнялся на руках у пограничников.
— Нет, вы меня не довезете... Вам все расскажу и умру здесь.
— Ты это брось, герой! Чего умирать-то вздумал? Да мы с тобой еще с девками в хороводах... — Никита поймал взгляд разведчика и осекся на полуслове.
— Я уже мертвый. Слушай, не перебивай. Весной, после половодья, орда крымская в набег пойдет, прямиком на Москву. Полтораста тысяч... Поведет сам хан Девлет-Гирей. Турецкий султан деньги дал, коней, оружие, пушки дал с пушкарями и инженеров своих, то есть розмыслов... Сообщите! — Голова разведчика вновь запрокинулась, но глаза остались открытыми, и запекшиеся кровавой коркой губы приоткрылись в слабой улыбке. — Все. Я сумел передать. Прощайте, братцы!
— Милый, родной, не умирай! Звать-то тебя как? — Никита обнял разведчика, прижал его голову к своей груди.
— Я русский дружинник...
На его лице так и застыла эта последняя счастливая улыбка. Разведчик уже перестал дышать, глаза его закрылись навсегда.
Пограничники медленно поднялись на ноги, сняли шапки.
— Ванятка, тотчас скачи во весь опор в станицу, передай весть старшине, а мы с Ермолаем вдвоем дозор вести будем. А его, — Никита, не стесняясь товарища, смахнул с глаз слезы, — похороним здесь, на пригорке. А ты старшинам доложишь, что надобно над могилой крест соорудить, да такой, чтоб со всех сторон за десяток верст видно было!
Ванятка, вытирая рукавом заплаканное лицо, кинул прощальный взгляд на тело разведчика, надел шапку, вскочил в седло и с места в карьер помчался на север, туда, где за линией горизонта скрывалась Засечная черта.
Никита с Ермолаем, разведя костер, долго отогревали стылую землю. При этом они поочередно отъезжали время от времени далеко в степь, внимательно осматривали окрестности. Уже в сумерках пограничники, сменяя друг друга, принялись рыть могилу имевшимся в их снаряжении железным заступом. Они бережно, словно боясь причинить боль, опустили тело разведчика в родную землю, насыпали над ним невысокий холмик, на котором выложили из плоских камешков православный крест. Они долго стояли над могилой, вытянувшись по стойке «смирно», с саблями наголо у плеча.
