Степа несколько минут постоял в раздумье, пристально вглядываясь в лицо мужику, силясь вспомнить: где же он мог его видеть? Может быть, действительно мимоходом встречал в столице? Во всяком случае, мужик действительно работал в Москве именно там, где говорил, иначе он просто не смог бы ответить на вопросы стражника, профессионально интересовавшегося как раз самыми мелкими подробностями. И к тому же, узнав Степу, он не испугался, а, пожалуй, даже обрадовался. Хотя если этот подозрительный водонос действительно умеет ловко притворяться, то он и робость, и радость, и что угодно способен изобразить с одинаковым успехом.
Мужик спокойно выдержал пристальный взгляд стражника, не отвел глаз, не засуетился, а смотрел на Степу доверчиво и бесхитростно.
— Ладно, Лавр, пойдем, провожу тебя до ночлега!
— Благодарствую, страж Степан! — обрадовался мужик, словно не поняв, что проводы — это не честь, а продолжение слежки.
Он вскинул коромысло с ведрами на плечо и бодро зашагал по направлению к шатрам, в которых расположились беженцы и ополченцы. Но Степа внезапно вновь окликнул водоноса:
— Постой-ка, мил человек! Еще один вопрос к тебе имеется! Небось, бражку несешь за пазухой?
— Что ты, что ты! Грех-то какой!
— А вот я сейчас посмотрю!
Степа обыскал покорно остановившегося мужика, заглянул в пустые ведра. Кроме простого ножа на поясе, старой, изрядно обгрызенной деревянной ложки да пары медных монет в тряпичном узелке у того ничегошеньки не было.
— Ну, извини, земляк, что худое заподозрил. Служба у меня такая. Пойдем, ужо, на отдых!
Степа проводил водоноса до места его ночлега и убедился, что обитатели шатров принимают Лавра как своего. Стражник пожелал всем доброй ночи и направился в свою келью, по дороге задавая себе один и тот же вопрос: «Где же я мог его видеть?» Так и не найдя ответа, Степа, не раздеваясь, лег на свое ложе и, измотанный усталостью, накопленной за этот напряженный день, почти мгновенно провалился в тревожный чуткий сон. Стражнику почему-то приснилась старая кузня, в которой, мстя своему бывшему хозяину, бесчинствовал только что вернувшийся из острога слободской злодей Николка-Каин. Потом из дыма загоравшейся кузни появился поморский дружинник Михась, спасший тогда, во время схватки с Каином, Степе жизнь, и спросил стражника: «Почему же ты не дал мне сразу его пристрелить?» — «Так разве ж он похож на водоноса?» — возразил Михасю Степа. Но Михась, не успев ничего сказать в ответ, исчез, скрытый всполохом яркого пламени. Разбуженный лучом утреннего солнца, упавшим ему на глаза из узкого оконца кельи, Степа вскочил, ополоснул руки и лицо водой из кувшина, обул сапоги, надел саблю, но не сразу помчался продолжать порученный ему розыск, а долго стоял в задумчивости посреди маленькой кельи.
Утром Анюта, позавтракав вместе с женщинами, не пошла, как вчера, работать на стены, а, вновь демонстративно повесив нож на пояс, направилась на соборную площадь, где выстраивались для воинских занятий ополченцы. Она подошла к отряду Еремы, поздоровалась со всеми, поискала взглядом Чекана, но его почему-то не было. Анюту это слегка обеспокоило, но она не подала виду и как ни в чем не бывало встала в шеренгу ополченцев крайней слева. Девушка сообразила, что ополченцы в отряде выстроились по росту, и заняла крайнее место, поскольку она была ниже всех мужиков. Командовавший построением пожилой тучный сотник в поношенном кафтане начальника поместной конницы не сразу заметил девушку в рядах вверенного ему войска. Но когда его взгляд упал на шеренгу отряда Еремы, густые седые брови старого вояки изумленно поползли вверх, он некоторое время молча таращился на Анюту. Затем лицо его приняло багровый оттенок, он раскрыл было рот, чтобы выматериться, но, кинув взгляд на паперть собора и стоявших на ней монахов, вовремя спохватился и решительным шагом двинулся к девушке.
— Эй, девица-красавица! — Сотник, по всему видно, едва сдерживался, чтобы не заорать во весь голос. — Ты мнишь, наверное, что встала в хоровод? Нет, милая, ты ошиблась, и плясок покуда не намечается! Так что проснись, протри глаза да беги скорей отсель в поварню али на огороды!
— Я, господин воинский начальник, не ошиблась. И в дружине сей состою с самой Засечной черты, с Оки-реки, где мы первый бой приняли. И дальше желаю биться с ордынцами в рядах дружины, — спокойно и с достоинством ответила Анюта.
Сотник от удивления на несколько мгновений лишился дара речи. В этот момент Ерема сделал шаг вперед, привлекая к себе внимание начальства:
— Позволь обратиться, господин сотник!
Тот лишь молча кивнул, разрешая Ереме говорить.
— Сия девица действительно воинским навыкам обучена и плечом плечу с моими дружинниками сражалась в пяти боях. Разреши ей и впредь в рядах ополчения состоять!
Сотник пробормотал себе под нос нечто нечленораздельное, покосился на отца Филарета — начальника формирующейся в монастыре рати, наблюдавшего с паперти собора за построением, затем, после короткого колебания, нехотя кивнул:
— Ладно, Ерема, пущай при твоем отряде состоит. Под твою ответственность. Только, — он возвысил голос до прежнего грозно-командного уровня, — никаких поблажек! Чуть что — вон из рядов без всяких там всхлипов! Ясно, красна девица?!
— Ясно, господин сотник! — звонко выкрикнула Анюта.
Когда сотник отошел, Анюта хотела было спросить у ближайшего к ней ополченца, куда делся Чекан, но постеснялась. Тем более что сотник, обходя шеренги бойцов, заслышав чей-то шепот, рявкнул грозно: «Разговорчики в строю!»
Некоторое время ополчение занималось строевой подготовкой непосредственно на соборной площади: отряды рассыпались, вновь строились в колонну, бегом, не ломая строя, выдвигались на усиление угрожаемого участка на монастырские стены или к воротам. На стены было не так-то просто взбежать по узким галереям, двигаясь непрерывной цепочкой «справа по одному». Песочные часы в руках проводившего занятия сотника неумолимо отсчитывали короткие минуты, за которые защитники монастыря должны были совершить необходимые маневры. Затем начались занятия на стенах. Ополченцы учились сталкивать штурмовые лестницы, правильно на носить удары сверху вниз и при этом не попадать под удар копьем снизу вверх. Анюте все это было в общем-то уже знакомо, поскольку она участвовала в обороне острога пограничной станицы на Засечной черте. Девушка с нетерпением ожидала, когда их начнут обучать обращению с установленными на стенах городовыми или затинными пищалями. Она даже на какое-то время забыла про вечернее свидание с Чеканом, настолько сильной оказалась пробудившаяся в ней несколько месяцев назад и все усиливающаяся тяга к оружию. Но сегодня ее любознательности не суждено было получить удовлетворение. В самый разгар занятий девушку и вместе с ней Ерему окликнул монастырский служка, стройный и подтянутый, с явно военной выправкой, и передал приказ отца Филарета немедленно явиться на собеседование.
Теряясь в догадках по поводу причины внезапного вызова, купец и Анюта покинули стрелковую галерею на стене и в сопровождении служки вернулись к собору. Они пересекли площадь, почти пустую в это время, и вошли в монастырские палаты, в которых располагалась библиотека. Попросив Анюту обождать на лавочке возле входа в библиотеку, служка отворил небольшую боковую дверь и жестом пригласил Ерему следовать за ним. Дверь вела в примыкавшую к библиотеке палату, в которой трудились переписчики церковных книг. Сейчас палата пустовала, и Ерема, войдя внутрь, вместо десятка переписчиков обнаружил расхаживающего взад-вперед по небольшому помещению высокого широкоплечего человека с казацкими усами, в одежде монастырского трудника, с саблей на поясе. Купец сразу узнал его: это был начальник караула, встретивший намедни Еремин отряд у монастырских ворот. Кратко поздоровавшись, караульный начальник предложил Ереме сесть напротив высокого стрельчатого окна, из которого прямо в глаза бил яркий солнечный свет, а сам уселся напротив, спиной к окну, оставаясь, таким образом, в тени.
