Ропша не ответил сразу, закаменел лицом, скрестил на груди руки, отодвинулся от стола, тяжело откинулся спиной к стене. Старый опытный воин, конечно же, понял, на что именно обрекает воевода князь Воротынский дружинников Лесного Стана.
— Ты ведь знаешь, Михайло Иванович, что я и мои дружинники тебя почитаем как лучшего полководца нынешнего, героя и спасителя отечества, — наконец произнес Ропша глухим суровым голосом. — Уверен ли ты, что сейчас твой приказ — единственно правильный? Ведь приказ этот моих бойцов на верную смерть от руки своих же соратников и на вечный позор обречь может.
Князь прямо взглянул в глаза своему давнему боевому товарищу:
— Не вижу я иного выхода. И положиться мне в таком деле, кроме как на твоих бойцов, больше не на кого. Иначе все мы будем обречены на вечный позор, если враг возьмет столичный Кремль — главную твердыню земли русской, и ордынский хан воцарится на престоле государя всея Руси. Едва полвека прошло, как великие князья московские разрозненные земли в единую державу собрали. И если Москва, Московский Кремль падет, то с ним и Русь рассыплется вновь на мелкие княжества.
— Спаси нас Бог от такой беды! — Ропша вздрогнул, перекрестился.
— Бог и ратники русские, — осеняя себя крестным знамением, произнес князь.
— Я все понял, Михайло Иванович! Ставь задачу моим дружинникам от своего и от моего имени.
— Спасибо, друг! — Князь крепко пожал руку Ропше. — Ну а сейчас позволь откланяться. Поскачу к большому воеводе. Представлюсь ему в новой должности, спрошу про его замыслы. Возможно, он окажет мне честь обсудить со мной обстановку и наши действия по отражению неприятеля.
В последних словах, произнесенных Воротынским, явственно прозвучали горечь и сомнение.
Проводив князя до крыльца, Ропша пошел в малую совещательную палату, где на столе по-прежнему лежала карта района боевых действий. Но старый воин не стал вновь рассматривать нанесенное на карту расположение наших и вражеских войск, а, присев на скамью, просто некоторое время сидел не шевелясь, глядя прямо перед собой печальным невидящим взором в распахнутое настежь окно. Уже вечерело, и на небе, покрытом редкими облаками, розовые всполохи заката казалось, перемешивались с заревом пожара — это горело большое подмосковное село Коломенское — родовое имение государя Ивана Васильевича, сбежавшего от врага, бросившего столицу на произвол судьбы.
Прошло немало времени, прежде чем Ропша усилием воли сбросил с себя оцепенение, решительно поднялся, стукнул дважды об пол боярским посохом. Дверь отворилась, и старый боевой соратник Лука явился на зов своего начальника, застыл по стойке «смирно», привычно ожидая приказания.
— Вызови ко мне немедля бойца особой сотни Катерину!
— Слушаюсь, отец-боярин!
Лука исчез за дверью, а Ропша подошел к окну, вдохнул всей грудью свежий майский воздух, наполненный ароматами цветущих яблонь. Глядя на кровавый закат, он в сотый раз задал себе все тот же вопрос: имеет ли он право посылать людей на смерть? Особенно таких юных, как Михась, Желток и Разик, только-только встретивших свою первую любовь. Он прекрасно понимал, что достаточно лишь одного его слова, и он сам, и все его «дворовые люди», и в общем-то случайно оказавшийся в атакованной столице десяток бойцов уйдут в северные леса, сохранят свою жизнь. Ропша вновь не находил ответа на этот проклятый вопрос, ощущая, словно чья-то холодная когтистая лапа безжалостно сжимает его сердце.
Раздался стук в дверь, и тяжелая створка распахнулась, бесшумно скользя на хорошо смазанных кованых петлях.
— Отец-боярин! Боец особой сотни Катерина по твоему приказу прибыла!
Катькин голос звучал звонко и даже весело, переполненный энергией юности.
— Присаживайся, дочка, — произнес боярин печально и сурово. — Будет у нас с тобой тайный военный совет.
* * *
Князь Воротынский со свитой всего из пяти всадников наконец-то преодолел бесконечный, казалось, лабиринт улочек и переулков московских посадов и выехал на широкую и относительно прямую улицу, именовавшуюся Большой Ордынкой или попросту Большой улицей, переходившей своей южной оконечностью в Серпуховскую дорогу. По его предположениям там, верстах в пяти за окраиной Москвы, в чистом широком поле поперек Серпуховской дороги, должен был развернуть навстречу неприятелю свои полки большой воевода князь Иван Бельский. Но, проскакав по Большой улице четверть версты, Михайло Воротынский, к своему изумлению, увидел многочисленных ратников в полном вооружении и доспехах, весьма основательно расположившихся за рогатками, заборами, избами и сараями по обе стороны проезжей части. Они явно занимали здесь оборону и, судя по всему, не собирались двигаться навстречу неприятелю. Осадив коня возле перегородившей улицу рогатки, князь привычным начальственным тоном обратился к сидевшему прямо на обочине пожилому пешцу в видавшем виды, но начищенном до блеска и ладно сидевшем на нем шеломе:
— Чьего полка будешь, ратник?
Пешец, жевавший краюху хлеба, повернул голову, увидел золоченые доспехи, красный плащ и поспешно, но без суеты встал, опираясь одной рукой на древко копья и пряча вторую руку, в которой держал хлеб, за спину.
— Большого полка князя Ивана Бельского! — чуть глуховатым голосом, но громко и отчетливо ответил он.
— Что ж ты, старый опытный воин, так вот сразу все выкладываешь незнамо кому? — слегка пожурил его князь.
— Как это незнамо кому? Я ж с тобой, Михайло Иванович, в позапрошлом годе на Оке-реке под Рязанью был, хана крымского в хвост и гриву бил! — с достоинством ответил ратник.
— Извини, братец. Вот возьми — за Рязань! — Князь протянул ему серебряную монету. — Ты тут, насколько я понял, в прикрытии. Тогда ответь мне: далеко ли впереди стоит князь Иван с основными силами?
— Так, Михайло Иванович, весь наш полк прямо вот здесь и стоит! А воевода тоже тут, недалече, прям в своей городской усадьбе и расположился с полковой свитой и разрядным шатром. Ежели прикажешь, то я тебя туда, в княжескую усадьбу, тотчас провожу!
Воротынский не поверил своим ушам. Он непроизвольно дернул повод, и его конь взвился было на дыбы, но опытный всадник тут же укротил скакуна, и тот вновь встал смирно, лишь прядая ушами, фыркая и потряхивая головой. Князь за этот короткий промежуток времени, пока усмирял коня, овладел своими эмоциями и произнес ровным спокойным голосом:
— Спасибо, братец, я сам прекрасно знаю дорогу к хоромам князя Бельского.
Ласково кивнув на прощанье старому ратнику, князь Воротынский сделал знак своим людям и, резко развернув коня, погнал его вскачь по боковым улочкам туда, где среди цветущих яблонь обширного сада высились расписные маковки теремов богатой московской усадьбы большого воеводы.
Возле ворот княжеской усадьбы, распахнутых настежь, стоял усиленный караул, и ощущалась особенная суета, присущая полевому ратному стану, а отнюдь не мирному уединенному жилищу. Михайло Воротынский представился начальнику караула и, пустив коня шагом, въехал во двор, заполненный вооруженными людьми, пешими и конными, полковыми обозными телегами, пушками и пищалями. Спешившись у красного крыльца, князь кинул поводья сопровождавшему его порученцу и поднялся по крутым ступеням. Возле дверей, ведущих в хоромы, стоял еще один парный караул. Воротынский вновь назвал свое имя и должность и велел доложить о себе большому воеводе. Один из часовых приоткрыл створку, просунул в нее голову и сообщил кому-то о князе. Через некоторое время, не слишком большое, чтобы нанести обиду ожидавшему, но и не такое уж короткое, из дверей появился вестовой и предложил князю следовать за ним.
