Вскоре Псырь убедился, что никто из спешащих вслед за ним людей не обращает внимания ни на какой запах, и успокоился. Он крепче прижал к боку холщовую сумку с запрятанной в ней бомбой и кинжалом и перешел с шага на бег, стремясь быстрее достигнуть уже маячивших впереди кремлевских ворот.
Очутившись в Кремле, Псырь повернул направо, обогнул башню и пошел вдоль стены. Там, невдалеке от ворот, напротив небольшой церквушки, было место сбора турецко-ордынских агентов. Возле стены прямо на каменной мостовой, в стороне от других беженцев, расположившихся на мягкой травке, сидел человек в одежде небогатого купца. На его поясе висел кинжал с характерным набалдашником на рукояти. Псырь с опаской покосился на шагавший мимо отряд стрельцов и достал из холщовой сумки свой кинжал. Вернее, он высунул только рукоятку, так чтобы ее мог видеть сидевший на мостовой человек. Тот еле заметно кивнул головой, и Псырь, облегченно вздохнув, опустился на камни рядом с ним. Вдвоем с сообщником Псырь почувствовал себя более уверенно. Впрочем, вдвоем они оставались недолго. Поодиночке и группами стали подходить другие засланцы, сделавшие свое подлое дело в посадах и теперь сосредотачивающиеся, согласно приказу своих хозяев, в Кремле для решающего удара в спину его защитникам. Они предъявляли в качестве опознавательного знака свои кинжалы и садились рядом друг с другом, сбиваясь в плотную стаю.
Часа через три солнце, почти достигшее зенита, съело тень, падавшую от стены, и принялось припекать расположившихся на мостовой диверсантов. Впрочем, сильный жар исходил не столько от солнца, сколько от пылавшего как костер огромного деревянного города, подожженного этими самыми диверсантами. В рядах будущих ханских наместников в подвластной орде России возник чуть слышный ропот, вызванный нетерпением. Им надоело сидеть на одном месте, хотелось поскорее покончить с Кремлем, впустив в него своих новых хозяев. Но тут к достойным продолжателям дела Иуды подошел человек, при появлении которого ропот мгновенно стих. Он пришел не от ворот, в которых теснилась огромная толпа, а с другой стороны. По-видимому, он уже долго был в Кремле и внимательно наблюдал за происходящим. Облик вновь пришедшего был весьма характерным. Шапка с собольей опушкой, бархатный малиновый кафтан, красная рубаха, шелковый кушак, за который были небрежно заткнуты чекан с серебряной рукоятью и пара пистолей, сабля в отделанных мелким жемчугом ножнах, шелковые шаровары, дорогие сафьяновые сапоги на золоченых каблуках, а главное — высокомерная улыбка на красивом открытом лице, одновременно напоминавшая оскал опасного хищника. При первом же взгляде на этого человека любому становилось ясно, что перед ним — лихой молодец, с которым лучше не связываться.
— Ну что, соколики, заскучали, изжарились? — насмешливым властным голосом обратился молодец к стае. — Так пора уж выпить за здоровье повелителя!
С этими словами он достал из-за пазухи фляжку, на пробке которой был точно такой же набалдашник, как и на имеющихся у всех кинжалах. Неспешно отвинтив пробку, молодец действительно сделал из фляжки пару глотков, закрыл, убрал за пазуху. Разумеется, те, к кому обращена была его речь, мгновенно вспомнили, что турецкие инструкторы велели им поступить в подчинение начальника, который явится к ним в Кремле и предъявит особый предмет с тем же знаком, что и на их кинжалах.
— Всем встать, следовать за мной! Без строя, но плечом к плечу, чтобы чужие к нам не затесались! — вполголоса скомандовал новоявленный начальник и решительно зашагал к воротам.
Не доходя до арки, вход в которую перекрывал сильный караул, выстроенный в три шеренги, предводитель турецких наймитов дал знак своей шайке остановиться и взобрался на дворцовое крылечко, выходившее как раз на площадь перед Серпуховскими воротами. Но он не стал ломиться в наглухо закрытую дубовую дверь, а, сняв шапку и зажав ее в кулаке, повернулся к народу, все еще мечущемуся по площади в разнообразных направлениях, и вскричал громовым голосом:
— Люди русские! Православные! По приказу жестокому, отданному подлыми боярами, ворота, через которые вы только что спаслись, закрыты! А за теми воротами остались наши братья и сестры! Они погибнут в дыму и пламени, взывая к вам с мольбой о помощи! Князьям и боярам, заботящимся лишь о своем благополучии, нет дела до простого люда! Они не хотят делиться своими богатствами, награбленными у нас с вами! А ведь заплати они хану дань, он не пришел бы с огнем и мечом на землю русскую! Так давайте же распахнем ворота, заплатим выкуп из казны боярской и спасем нашу землю, родных и близких, от сего нашествия! Те, на ком из всех богатств есть один лишь крест православный, айда за мной, к воротам, русских людей спасать, с ордой о выкупе договариваться!!! — Любимец Буслам-паши с размаху бросил оземь свою шапку с собольей опушкой и вполголоса скомандовал сообщникам идти к арке.
Действительно, часть народа присоединилась к их шествию с одобрительными криками. Люди, убитые горем, потерявшие в одночасье и свои дома, и детей, и родителей, уже не могли отличить правду от лжи и готовы были последовать за любым горлопаном, пообещавшим им скорое и чудесное избавление от страданий и несчастий.
Видя приближающуюся к ним большую, грозно шумящую толпу, некоторые стрельцы, находившиеся в карауле возле ворот, заколебались и невольно опустили пищали. Лишь находившиеся в первой шеренге поморские дружинники стояли неподвижно и твердо, направив страшные раструбы мушкетов на тех, кто намеревался впустить врагов в сердце русской столицы. Разик, стоявший на шаг впереди строя с обнаженной саблей в руке, был бледен, но спокоен.
— Стойте, люди! — выкрикнул он, когда между толпой и караулом оставалось лишь два десятка шагов. — У меня указ государя нашего, предписывающий не пускать неприятеля в Кремль и казнить на месте любого, кто сие воровство замыслит!
Он высоко поднял руку с зажатой в ней грамотой. Эта была та самая грамота, которую ему вручили три дня назад в царской ставке, отправляя с поручением к большому воеводе. Содержание грамоты, естественно, абсолютно не соответствовало тому, о чем говорил Разик, но, во-первых, среди толпы вряд ли было много грамотеев, во-вторых, на таком расстоянии вообще невозможно было прочитать мелкий текст. Зато с развернутого свитка свешивалась царская печать.
— Видите, люди русские, печать царскую?
Голос Разика звучал внушительно, печать была похожа на настоящую, каковую доводилось видеть многим из присутствующих на государевых указах, которые часто зачитывали народу на площадях с высоких трибун царские глашатаи. А еще за спиной этого спокойного и уверенного в своей правоте человека сверкали на солнце ружейные стволы. И толпа заколебалась, остановилась, затихла в замешательстве.
— Да это ж поморские дружинники, — вдруг произнес вроде бы вполголоса, но достаточно громко, так, что все услышали, один из диверсантов в мужицкой одежде, стоявших рядом с предводителем. — Они ж заговоренные, от них пули и сабли отскакивают. Лучше уж нам с ними не связываться.
Предводитель резко повернулся к нему, положил ладонь на рукоять пистоля.
— Ты что ж, соколик, струсил? — грозно спросил он.
