У Бориса Леонидовича уже голова шла кругом от бесконечных
бумаг с орлами, прошений, дарственных, закладных, личных дневников, детских
рисунков, тетрадок с выполненными более ста лет назад уроками, девичьих
альбомов, и, естественно, многочисленных писем. Сейчас он заканчивал чтение уже
седьмого письма, извлеченного им из наугад взятой пачки писем. Пачка эта лежала
в одной из картонных коробок, была аккуратно перевязана красивой красной лентой
и украшена замысловатым бантом. Под ленту был втиснут квадратик желтоватой
плотной бумаги, на которой крупным детским почерком было написано – «От папеньки».
Наумкин уже выяснил, что письма эти писал Андрей Иванович
Батурин своей младшей дочери, десятилетней Елизавете. Судя по количеству писем
и их тону, она была его любимицей. Андрей Иванович проходил курс лечения в
Италии, видимо, тяготился своей праздной жизнью и очень скучал по дому и
дочери.
«Море ему надоело, пляжи утомили, – грустно размышлял
Борис Леонидович, наливая воду в чайник, чтобы приготовить себе шестую за этот
день чашку кофе. – Мне бы его возможности, так я бы год в этой Италии
ракушки и тычинки с пестиками собирал».
Откровенно говоря, читать эти письма Наумкина было даже
интересно. Его чисто по-человечески тронули нежные отцовские чувства Батурина,
а судя по тому, как любовно дочка хранила его письма, она отвечала отцу
взаимностью.
Борис Леонидович планировал еще сегодня закончить с этой
перепиской, так как на завтра у него была приготовлена пачка каких-то
банковских счетов, векселей и прочей бухгалтерии. Отодвинув чашку, он вздохнул
и вытащил из конверта очередное послание.
«Моя дорогая Лизанька! Очень по тебе соскучился, но мне еще
придется здесь пожить, чтобы окончательно выздороветь. Однако надеюсь, что к
Рождеству все-таки вернусь домой. Хочу рассказать тебе одну занятную историю,
которая произошла со мной несколько дней назад. На окраине городка есть
маленькая лавочка, где я иногда покупаю всякие мелочи. Хозяин ее – маленький,
морщинистый старичок с большим носом, который всегда ходит в смешной зеленой
шляпе с огромными полями. Очень похож на Карлика Носа из сказки твоего любимого
Гауффа. Иногда он проходит мимо, когда я рисую, останавливается и смотрит.
Однажды он спросил меня, не художник ли я, и почему я рисую только растения, а
не людей, животных, или море. Ты ведь знаешь, моя девочка, что итальянский мой
не настолько хорош, чтобы изъясняться свободно. Но я постарался объяснить ему,
зачем я это делаю. Рассказал про тебя, про то, как ты собираешь разные цветочки
для гербария, а я хочу тебе помочь и привезти из Италии такие растения, которых
не найти у нас в России. Показал ему несколько собранных в этот день цветков.
Сказал, что если не могу засушить для тебя растение, то делаю его рисунок,
который также можно поместить в альбом. Он слушал меня внимательно, качал
головой, цокал языком, всплескивал руками. Потом спросил, нет ли у меня твоего
портрета, и я показал ему карточку, которая у меня всегда с собой. Старичок
посмотрел и вдруг заплакал. Я спросил у него, что случилось, и он рассказал
мне, что у него была внучка, дочь его сына-рыбака. Однажды она с отцом
отправилась в море, но началась гроза, поднялся сильный ветер, лодка
перевернулась и девочка утонула. Старик плакал, а я не знал, как утешить его.
Потом он быстро попрощался со мной и ушел. Но на следующий день он снова
подошел ко мне и, протянув какой-то сверток, сказал – это для вашей дочери,
пусть украшает свой альбом и будет счастлива. Когда я развернул его, то увидел,
что это несколько небольших, меньше ладони, листков плотной желтоватой бумаги,
на каждом из которых был рисунок. Я потом подсчитал, всего рисунков было шесть.
Это дивные, удивительной красоты цветы, изображенные чьей-то искусной рукой. Я
спросил старика, что это за рисунки, и он сказал, что они хранились в их семье
очень давно. Один из предков был то ли в услужении, то ли в подмастерьях у
придворного художника. Возможно, именно тот самый художник и нарисовал эти
цветы, но кто это был, теперь уже никто не знает.
Я поблагодарил старичка и сказал, что ты очень обрадуешься
такому подарку.
Теперь я буду тебе в каждом письме посылать по одному
рисунку. В этом письме – первый».
Закончив чтение, Борис Леонидович задумался. Письма
по-настоящему его увлекли. «Надо же, – усмехнулся он про себя. –
Прямо рассказ целый, что-то в духе Бунина или Куприна. Интересно, что же там за
цветочки подарил мадемуазель Батуриной этот старичок-боровичок с итальянского
побережья?» Он заглянул в конверт, но никакого рисунка там не оказалось. Потряс
конверт над столом – ничего оттуда не выпало. «Да Бог с ними, – подумал
Наумкин. – В других письмах, наверное, найдутся». Однако, дочитав все письма
до конца, ни одного рисунка он так и не обнаружил. Хотя Батурин-старший
действительно пересылал их дочери, по одному каждом в письме. Об этом говорили
приписки, которыми он завершал свои послания:
«Шлю тебе, душа моя, еще один чудесный рисунок…» и так
далее.
«Наверное, девочка вклеивала их в тот самый альбом», –
догадался Наумкин. – Ладно, если попадется потом где-то в архивных
залежах, посмотрю».
Однако трогательная итальянская история не выходила у
Наумкина из головы. Даже по дороге домой он не переставал думать о ней,
вспоминая отдельные фразы из прочитанных писем. Ему почему-то казалось, что
самое интересное, нечто важное ускользнуло от него. Но вот что именно, понять
не мог.
«Все, – решительно сказал сам себе Наумкин, –
хватит! Надо отключиться, отдохнуть, а то завтра вообще не смогу работать».
Придя домой, он вытащил из холодильника коньяк, налил себе немного, выпил и,
мгновенно почувствовав освобождение от всяких посторонних мыслей, рухнул на
диван – спать.
Борис Леонидович внезапно проснулся среди ночи и сразу же
понял, что именно в семейной переписке Батуриных не давало ему покоя. Не могло
ли так случиться, что рисунки, которые папенька посылал любимой дочери,
принадлежали кисти одного из старых итальянских мастеров? А что, это очень даже
возможно! И вряд ли это подделка – зачем бы тогда их хранили столько лет? Борис
Леонидович встал и нервно забегал по комнате. Он почувствовал себя
кладоискателем, лопата которого вдруг уперлась в крышку сундука с сокровищами.
Если интуиция его не обманывает, то где-то совсем рядом находятся большие
деньги. Очень большие! И знает о них только он один! Такой шанс выпадает раз в
жизни, и не воспользоваться им было бы безумием, непростительной глупостью.
Впрочем… Тут Борис Леонидович с тревогой подумал о том, что
намного раньше такая же догадка могла осенить какого-нибудь ушлого смотрители
усадьбы. Возможно, рисунки давно уже украли. А то и просто выбросили за
ненадобностью. Но Наумкину страстно хотелось надеяться на лучшее.
* * *
Еле дождавшись утра, Борис Леонидович помчался в музей.
Повесив на дверь дико раздражавшую директора табличку «Не беспокоить», он
принялся тщательно исследовать ящики, коробки, стопки книг, связки документов.
Однако теперь цель его поисков была совершенно конкретна – детский альбом,
гербарий! Ему казалось, что он на правильном пути, что это его ноу-хау. Если
где и могли сохраниться старинные рисунки, не привлекая чужого внимания, то
лишь в невинном детском альбоме с засушенными травками и цветочками. Вот только
жив ли сам альбом? Не факт, что этот дурацкий гербарий вообще сохранился. Вдруг
Лизанька в гимназию его отнесла. Или отдала своей гувернантке, или
воспитательнице, мадам, как бишь ее… Тем не менее отказываться от своей затеи
Борис Леонидович не собирался.
